Воспоминания советских летчиков о вов. Все книги про: «Мемуары военных летчиков. Мы - дети войны. Воспоминания военного летчика-испытателя Степан Микоян

Виталий Клименко в классе училища перед стендом с мотором М-11

Рядом, в 100–125 км от Шауляя, проходила граница с Германией. Близость ее мы ощущали на своей шкуре. Во-первых, непрерывно шли военные учения Прибалтийского военного округа, во-вторых, на аэродроме дежурила в полной боевой готовности авиаэскадрилья или в крайнем случае звено истребителей. Встречались мы и с немецкими разведчиками, но приказа сбивать их у нас не было, и мы только сопровождали их до границы. Непонятно, зачем тогда поднимали нас в воздух, чтобы поздороваться, что ли?! Я помню, как во время выборов в Верховные Советы Эстонии, Латвии и Литвы мы барражировали на низкой высоте над г. Шауляй.

На аэродроме у поселка Кочетовка курсанты Чугуевского училища Иван Шумаев и Виталий Клименко (справа) изучают теорию полетов

Непонятно, для чего это было необходимо - то ли для праздника, то ли для устрашения. Конечно, кроме боевой работы и учебы, была и личная жизнь. Мы обзавелись знакомыми и ходили с ними в Дом культуры военного гарнизона г. Шауляй, где пели, смотрели кино или танцевали. Молодые же были - 20 лет! У меня была знакомая красивая девушка, парикмахер, литовка Валерия Бунита. В субботу 21 июня 1941 года я встретился с ней и договорился в воскресенье поехать прогуляться на озеро Рикевоз. Мы в это время жили в летнем лагере - в палатках возле аэродрома. Как раз шли учения ПрибВО. Проснулся часов в пять, думаю, надо пораньше встать, чтобы успеть позавтракать, потом сходить к Валерии и ехать на это озеро. Слышу - гудят самолеты. На аэродроме дежурила третья эскадрилья, на И-15, прозванных «гробами», поскольку на них постоянно были аварии. Вот, думаю, налет с Паневежиса, а эти его небось прозевали. Открываю полу палатки, смотрю, над нами «кресты» хлещут из пулеметов по палаткам. Я кричу: «Ребята, война!» - «Да, пошел ты, какая война!» - «Сами смотрите - налет!» Все выскочили, а уже в соседних палатках и убитые есть, и раненые. Я натянул комбинезон, надел планшет, и бегом к ангару. Технику говорю: «Давай, выкатывай самолет». А дежурные самолеты, что были выстроены в линеечку, уже горят. Запустил двигатель, сел в самолет, взлетел. Хожу вокруг аэродрома - я же не знаю, куда идти, что делать! Вдруг ко мне подстраивается еще один истребитель И-16. Покачал крыльями: «Внимание! За мной!» Я узнал Сашку Бокача, командира соседнего звена. И мы пошли на границу. Граница прорвана, смотрим, идут колонны, деревни горят. Сашка пикирует, смотрю, у него трасса пошла, он их штурмует. Я - за ним. Два захода сделали. Там промахнуться было невозможно - такие плотные были колонны. Они почему-то молчат, зенитки не стреляют. Я боюсь оторваться от ведущего - заблужусь же! Прилетели на аэродром, зарулили в капонир. Пришла машина с командного пункта: «Вы вылетали?» - «Мы вылетали». - «Давайте на командный пункт». Приезжаем на командный пункт. Командир полка говорит: «Арестовать. Посадить на гауптвахту. Отстранить от полетов. Кто вам разрешал штурмовать? Вы знаете, что это такое? Я тоже не знаю. Это может быть какая-то провокация, а вы стреляете. А может быть, это наши войска?» Я думаю: «Твою мать! Два кубика-то слетят, разжалуют на фиг! Я же только в отпуск домой съездил! Лейтенант! Девки все мои были! А теперь рядовым! Как я домой покажусь?!» Когда в 12 часов выступил Молотов, мы из арестованных превратились в героев. А переживали страшно! Потери были большие, много самолетов сгорело, ангары сгорели. Из полка только мы вдвоем дали хоть какой-то отпор, не дожидаясь приказа.

Виталий Клименко на самолете Як-1 вылетает с аэродрома Сукромля на разведку станции Оленино. 1-й ГвИАП, лето 1942 г.

В мае 1942 года полк вылетел в Саратов, где получил истребители Як-1. Быстренько переучились - и обратно на фронт.

Летчики 1-го ГвИАП после удачного вылета на прикрытие наших войск в районе города Ржев. Справа налево: И. Тихонов, В. Клименко, И. Забегайло, адъютант 1-й эскадрильи Никитин, Дахно и техники эскадрильи

Третий раз меня сбили в летних боях под Ржевом. Там же я открыл счет своим сбитым самолетам. Летали мы с аэродрома Сукромля под Торжком. Командир эскадрильи повел четыре пары на прикрытие переднего края. Я со своим ведомым обеспечивал «шапку» примерно на 4500–5000. Что такое «шапка»? Ударная группа, располагающаяся выше основных сил истребителей. Этот термин от штурмовиков пошел. Они нам кричали по радио: «„Шапки“, прикройте!»

Виталий Клименко (сидит) и инженер 1-го ГвИАП рассматривают повреждения, полученные истребителем Як-1 Клименко во время воздушного боя в районе Ржева

Смотрю, идут Ю-88. Я предупредил по радио ведущего группы, что справа бомбардировщики противника, и пошел пикированием в атаку. То ли ведущий меня не слышал, то ли еще что, но факт, что атаковал я их парой, да и то мой ведомый куда-то потерялся. С первой атаки я сбил Ю-88, но меня атаковала сначала одна пара истребителей прикрытия Ме-109 - промахнулись. А затем вторая пара Ме-109, один из самолетов которой попал в левый борт моего самолета осколочно-фугасным снарядом. Мотор встал. Я, имитируя хаотичное падение, попытался от них оторваться, но не тут-то было. Они - за мной, добить хотят, но внизу на 2000 их встретили два «ишака» с соседнего аэродрома Климово, завязавшие с ними бой. Я кое-как машину выровнял и в районе города Старица плюхнулся на пузо, на пшеничное поле. В горячке боя я даже не почувствовал, что ранен. Подбежали наши пехотинцы, отправили меня в медсанбат. После перевязки говорят: «Скоро будет машина, с ней поедешь в госпиталь в Старицу», а на хрен мне туда ехать, если там бомбят все время?! Вышел на дорогу, проголосовал и добрался до аэродрома, что возле этой Старицы. Там меня направили в санчасть. Вдруг вечером приходят летчики, спрашивают: «Где тебя подбили?» - «Под Старицей». - «А ты знаешь, мы сегодня одного „яка“ спасли». - «Так это вы меня спасли». - «О! Мать твою, давай бутылку!» Медсестра говорит: «Ребята, нельзя». Какой там нельзя! Выпили. Через несколько дней за мной из полка прилетел самолет. Правда, за это время наш адъютант Никитин успел сообщить родным, что я погиб смертью храбрых. Опять я немного повалялся в госпитале - и к ребятам на фронт. Надо воевать. А как же?! Скучно без ребят.

Прием в партию Виталия Клименко в кабине У-2 перед отправкой раненого летчика в госпиталь. Аэродром Сукромля, август 1942 г.

Виталий Клименко в кабине именного самолета Як-7Б «Торговый работник», 1-го ГвИАП, 1942 г.

Под Ржевом на станции Старица постоянно разгружались наши войска. Немцы регулярно ходили ее бомбить, а мы, соответственно, их оттуда гоняли. Здесь мы впервые встретились с эскадрой Мельдерса, «Веселыми ребятами», как мы их называли. Как-то раз вылетел штурман полка, вернулся и говорит: «Ребята, прилетели какие-то другие летчики. Это не фронтовая авиация, не „мессера“, а „Фокке-Вульфы“». Надо сказать, что у «Фокке-Вульфа» - мотор воздушного охлаждения. Он в лобовую ходит - легко! А мне на черта в лоб?! Мне пулька в двигатель попала, и я готов. Ну, приспособился: когда в лобовую шел, я «ногу давал» и скольжением уходил с прямой линии. Атака на бомбардировщика точно так же строилась - прямо идти нельзя, стрелок же огонь по тебе ведет. Вот так, чуть боком, и идешь в атаку. С «Веселыми ребятами» мы хорошо дрались. Во-первых, мы делали «шапку». Если завязался воздушный бой, то по договоренности у нас одна пара выходила из боя и забиралась вверх, откуда наблюдала за происходящим. Как только видели, что на нашего заходит немец, они на них сразу сверху сваливались. Там даже не надо попадать, только перед носом у него показать трассу, и он уже выходит из атаки. Если можно сбить, так сбивали, но главное - выбить его с позиции для атаки. Во-вторых, мы всегда друг друга прикрывали. У немцев были слабые летчики, но в основном это были очень опытные бойцы, правда, они надеялись только на себя. Конечно, сбить его было очень трудно, но у одного не получилось - второй поможет… Мы потом с «Веселыми ребятами» на операции «Искра» встретились, но там они были более осторожными. Вообще, после Ржева мы с немцами были уже на равных, летчики чувствовали себя уверенно. Я лично, когда вылетал, никакого страха не ощущал. Морду они нам в начале войны хорошо набили, но научили нас воевать. Еще раз повторю: морально и физически мы были сильнее. Что касается предвоенной подготовки, которую я прошел, ее было достаточно для ведения боя на равных, а вот наше пополнение было очень слабым и требовало длительного введения в боевую обстановку.

Комиссар 1-й эскадрильи 1-го ГвИАП Федор Кузнецов (крайний слева): поздравляет летчиков с успешным боевым вылетом. Слева направо: будущий Герой Советского Союза Иван Забегайло, Виталий Клименко, Иван Тихонов. Снимок сделан на аэродроме Сукромля у Як-1, принадлежавшего Забегайло

Шварев Александр Ефимович

Герой Российской Федерации Александр Шварев (слева) у своего самолета Ла-5ФН, 40-й ГвИАП

В начале 1943 года, а вернее, 8 января, к нам прилетел командующий нашим истребительным корпусом генерал Еременко. Вызвали меня в штаб полка. Прихожу, вижу генерала. Я хоть и был уже штурманом полка, но никогда с такими чинами не имел дела. Немножко смутился. Командир корпуса мне говорит: «Ты давай не стесняйся, расскажи командующему, что это за самолет „як“». Я ему рассказал, какая скорость, маневренность и все остальное. Погода была нелетная: высота облачности метров 50 или 70, не больше. Еременко меня спрашивает: «Ты сможешь слетать на разведку вот сюда, - указывает на карту, - посмотреть, есть ли движение войск или нет?» Они все боялись, что с юга немец ударит и прорвется к окруженной под Сталинградом группировке. Я говорю, смогу. Полетел один, посмотрел. Возвращаюсь, докладываю: «Отдельные машины ходят, и все. Скопления войск не наблюдается». Он сказал: «Спасибо», - и улетел.

Летчики 124-го ИАП отдыхают после вылетов под крылом МиГ-3

К вечеру принесли сводку, в которой было сказано, что, по донесениям партизан, на аэродроме Сальск наблюдается большое скопление немецких транспортных самолетов. На утро 9 января нам поставили задачу: вылететь и разведать аэродром. Взлетали в паре с Давыдовым в темноте, я только попросил в конце полосы костерок развести, чтобы направление выдержать. К Сальску подошли с рассветом. На аэродроме было черно от самолетов. Я насчитал 92 самолета. Мой ведомый утверждал, что больше сотни их было. В любом случае очень много. Прилетели, доложили. Тут же командование поднимает два полка «илов» из 114-й дивизии нашего корпуса. Я описал им расположение стоянок вражеских самолетов. Мне было поручено идти лидером группы. Решили, что я оставлю аэродром слева, проскочу на запад и оттуда, развернувшись, штурмовики ударят по аэродрому. И вот лечу на высоте 800 метров. За мной на высоте 400 или 600 идет огромная колонна штурмовиков. Я время от времени набираю высоту - степь, кругом белый снег, никаких ориентиров. Сначала по компасу шел, а когда Сальск увидел, тут уже полегче. Немножко правее взял, чтобы зайти с левым разворотом на аэродром. Вывел их. Они шарахнули бомбами и РСами. Сделали второй заход, из пулеметов ударили. Ну и все - повел я «илы» на аэродром. Как потом партизаны докладывали, мы накрошили что-то больше 60 немецких самолетов, зажгли склад с горючим и с боеприпасами. Короче говоря, вылет был классический.

Летчики 27-го ИАП у МиГ-3, зима 1941/42 г.

Техники осматривают мотор МиГ-9 (модификация МиГ-3 с двигателем М-82)

Прилетели, сели, собрались завтракать, а то ведь два вылета на голодный желудок сделал. Тут подбегает начальник штаба полка Пронин, говорит, что вылетает шестерка «илов» на станцию Зимовники бомбить эшелон с горючим, нужно их сопроводить. Я говорю: «У меня ни летчиков, ни самолетов нет». Со всего полка собрали четыре самолета и летчиков. Мне дали какой-то самолет. Взлетел. Чувствую - самолет хороший, вот только фишка радио выскакивала из разъема при каждом повороте головы. Ведущий штурмовиков повел группу в лоб. Я знал, что Зимовники хорошо прикрыты зенитками, но подсказать ему не мог - связи не было. Встретили нас плотным огнем. Давыдова сбили, но штурмовики прорвались к станции, а эшелона уже не было. Отбомбились по путям и постройкам. Идем обратно. И вдруг я как глянул назад, а за нами самолетов - четыре четверки «мессеров» жмет - видать, мы расшевелили их своим налетом на аэродром. Немцы вообще-то к тому времени стали трусливые, но, когда их большинство, они вояки будь здоров. Разворачиваемся, нас уже атакуют. И пошла здесь карусель. Короче говоря, четверка «мессеров» атаковала штурмовиков, еще одна - пару наших истребителей, а одна - меня. И вот с этой шестеркой я колбаси?л. Но «як» - это такой самолет, я влюблен в него! Я мог стрелять по одному самолету врага, когда меня атаковал другой, я разворачивался на 180 градусов и легко оказывался в хвосте у самолета, который только что атаковал меня. Двоих я сбил. Виражу с оставшимися двумя «109-ми». Смотрю, а указатели остатка бензина по нулям. Сзади меня атакуют. Я на боевой разворот - тут мотор и встал. Иду на посадку. Смотрю, сзади заходит один фашист. Я скольжением ухожу, и вот уже на выравнивании по мне очередь. Прошла справа, потом еще одна очередь - тоже мимо. Я на живот сел, все нормально, там ровная местность, да еще снежок был. Вижу, сверху самолеты заходят, чтобы добить. Куда деваться? Я под мотор. Зашел один, стреляет. Ушел. Второй заходит, стреляет. Такая досада была: твою мать! Хотя бы несколько литров бензина было, а то ведь на земле меня, летчика, убивают! Как я ни прятался за мотор, все же один бронебойный снаряд, пробив мотор, попал в ногу и там застрял. Боль невероятная. Видимо, расстреляв боекомплект, немцы улетели. Встал, смотрю, едет повозка, запряженная парой лошадей, а в ней сидят четыре человека. Пистолет у меня был ТТ. Думаю, последний патрон мой. Подхожу. Слышу матюки - наши, но могли ведь и полицаи быть. Подъезжают. Говорят: «Видели, как тебя обстреляли. Хорошо, что жив остался». Я им говорю: «Мне надо попасть к врачу». - «Вот здесь недалеко госпиталь». Поехали. По дороге было далеко объезжать, они поехали напрямки. И вот мы несемся по пашне, все дрожит, никакой амортизации, боль невероятная. Привезли меня в госпиталь. Сестры перевязали, но удалять снаряд не стали, говорят: «Мы не хирурги».

Наутро меня отправили в Саратов. Там в госпитале хирург, как посмотрел на снаряд у меня в бедре, пригласил начальника госпиталя. Приходит такой пожилой, посмотрел, говорит: «Немедленно на операционный стол!» Положили. «Ну, - говорит, - терпи, сейчас будет больно». И как дернул этот снаряд, у меня искры из глаз. Потом я месяц лечился. Когда рана стала заживать, я навел справки, где мой полк, и из Энгельса вылетел самолетом в Зимовники. Полк оттуда уже улетел в Шахты, остался только технический состав, ремонтировавший неисправные самолеты. Руководил работами Йозеф, я его еще с 1941 года знал - мы из Алитуса в Каунас ехали вместе. Я ему говорю: «Йозеф, давай снимай всех и делай один самолет. Сделаешь, и я улечу!»

Самолет они сделали, я его вечером облетал, кое-какие замечания сделал. На следующий день должен был улетать. Пошел искать карту. Карту не нашел, но ребята из полка ПВО рассказали, где примерно искать аэродром. Нашел.

После ранения меня назначили на должность штурмана дивизии, мол, подлечись, а там видно будет. А уже перед Курской битвой меня назначили командиром 111-го Гвардейского полка.

Еремин Борис Николаевич

Командир 31-го ГвИАП майор Борис Еремин в кабине самолета Як-1, подаренного колхозником Ферапонтом Головатом. Аэродром Солодовка, 20 декабря 1942 г.

День 9 марта 1942 года запомнился мне на всю жизнь. В начале марта сорок второго года полк базировался южнее Харькова. Мы прикрывали наши войска, бомбить которые приходили группы бомбардировщиков Ю-88 и Ю-87 под прикрытием Ме-109ф. Утро было ясное. Слегка морозило. Летчики 1-й эскадрильи уже находились в воздухе, а нам предстояло их сменить в районе Шебелинка.

В установленное время мы взлетели, быстро собрались и легли на курс. Мы шли звеньями по три самолета - это уже было нетипичное построение, обычно мы ходили парами. До войны и в самом ее начале мы летали звеном по три самолета. Говорили, что так удобнее пилотировать, но это не так. Более удачно, как выяснилось позже, - парой: две пары составляют звено. А тройка что? Начнешь левый разворот - правый ведомый отстает, а левый зарывается под тебя…

В нашей группе было семь истребителей. Я - ведущий. Справа от меня - капитан Запрягаев, штурман полка, попросившийся с нами в этот вылет. Слева - лейтенант Скотной. Высота - 1700 метров. На увеличенном интервале выше, справа - лейтенант Седов с лейтенантом Соломатиным. Слева, ниже метров на 300, - лейтенант Мартынов с ведомым старшим сержантом Королем. На каждом истребителе подвешено по шесть эрэсов под крыльями, боекомплект для пушек и пулеметов - по штатной норме.

Сборка поставленного по ленд-лизу английского истребителя «Харрикейн»

Приблизившись к линии фронта, справа, почти на одной высоте с нами, я увидел группу из шести Ме-109 и тут же, чуть ниже, - группу бомбардировщиков Ю-88 и Ю-87. Сзади, на одной высоте с бомбардировщиками, шли еще двенадцать Ме-109. Всего двадцать пять самолетов противника. Немцы нередко использовали истребители Ме-109Е в качестве штурмовиков. Под плоскостями к ним подвешивали бомбы, а когда они освобождались от бомб, то начинали действовать как обычные истребители. Я увидел, что эти 12 Ме-109Е, которые летели за бомбардировщиками плотной группой, шли в качестве штурмовиков. Следовательно, прикрытие составляли только те шесть Ме-109ф, которых я заметил чуть раньше. Хотя эти шесть «Мессершмиттов» шли немного выше всей группы, все же все вместе самолеты противника держались весьма компактно и не делали каких-либо перестроений. Я понял, что нас они пока не видят.

Герой Советского Союза капитан Петр Сгибнев, командир 2-й ГвИАП ВВС Северного флота, на фоне «Харрикейна»

Командир 78-го ИАП ВВС Северного флота майор Борис Сафонов и британские летчики 151-го авиакрыла RAF (Королевские военно-воздушные силы), воевавшие в небе советского Заполярья. На заднем плане истребитель «Харрикейн», аэродром Ваенга, осень 1941 г.

Ребята заволновались, Мартынов и Скотной установленными сигналами (радио у нас не было, только визуальные сигналы - покачивания, жесты) уже обращали мое внимание на вражеские самолеты. Я же в тот момент был занят лишь одной мыслью: не дать противнику нас обнаружить. Думаю, если сейчас начать бой, я понесу большие потери. И решил отвернуть с маршрута к этим бомбардировщикам.

Летчики 17-го ГвШАП

Поэтому я просигналил ребятам: «Вижу! Всем - внимание! Следить за мной!» Решение было принято. Необходимо было выполнить небольшой доворот всей группой влево, уйти на юго-запад с набором высоты и атаковать противника с запада. Это обеспечивало нам внезапность атаки и, следовательно, преимущество.

Командир 65-го ШАП, ставшего 17-м ГвШАП, произносит клятву, принимая гвардейское знамя. Полк в это время был вооружен самолетами «Харрикейн», и многие летчики, стоящие в строю, вскоре были переведены в 767-й ИАП, вооруженный этими истребителями

После набора высоты я дал команду «все вдруг» к развороту вправо, и с небольшим снижением, с газком, мы вышли на прямую для атаки. Бомбардировщики и истребители противника начинали какое-то перестроение, но только начинали!

Каждый из нас в этой массе сам себе выбирал цель. Исход боя теперь зависел от первой атаки. Мы атаковали и истребители, и бомбардировщики: уничтожили сразу четыре самолета, из них два бомбардировщика. Потом все смешалось - мы попали в общую группу. Тут главное - не столкнуться. Слева, справа, сверху идут трассы. Мимо меня, помню, промелькнуло крыло с крестом. Кто-то развалил, значит. Объем, в котором все происходило, - небольшой; бой стал носить хаотичный характер: идут трассы, мелькают самолеты, можно и в своих попасть… Пора было выбираться из этой каши. Немцы стали уходить, и на догоне я сбил один Ме-109. Поскольку бой проходил на предельных режимах двигателей, горючего уже почти не было. Я понял, что надо собирать группу - подаю сигнал сбора. Обозначил себя глубокими покачиваниями, и остальные стали пристраиваться. Подходит слева Саломатин, смотрю, конфигурация самолета у него какая-то необычная - снарядом фонарь сбило. Сам он, спасаясь от встречной струи воздуха, пригнулся, так, что его и не видно. Справа- вижу, подходит Скотной, за ним белый шлейф, видимо, радиатор подбили осколками. Потом, мимо меня - один, второй, третий… все наши! Ты представляешь, после такой схватки - и все пристраиваются! Все - в полном порядке! Я чувствовал радость победы, удовлетворение необычное, какого никогда и не испытывал! Первые-то дни мы чаще в роли побежденных были.

Идем на аэродром. Прошли над ним с «прижимчиком», строй распускается веером, садимся по одному - Соломатин сел раньше, без фонаря пилотировать тяжело.

Все бегут ко мне, кричат, шумят… Все очень необычно: «Борис! Победа! Победа!» Командир полка, начальник штаба - все подбежали. Вопросы: как?.. что?.. А мы и сами толком не знаем, сколько сбили самолетов - семь? Потом все подтвердилось.

После войны от Яковлева я узнал, что накануне этого боя авиаконструкторов вызывал Сталин: «Почему горят наши „ла“ и „яки“? Какими лаками вы их покрываете?» - выразил неудовольствие, что новая матчасть себя не оправдывает. И тут - такой бой! Яковлев говорит, что ему потом позвонил Сталин и сказал: «Видите! Ваши самолеты показали себя».

По приказу Ставки в наш полк прибыл командующий ВВС Юго-Западного фронта Фалалеев. Он внимательно изучил все перипетии нашего боя, искал то, что могло быть поучительным и для других авиаторов. Нас собрали, поблагодарили. Мне вручили первый орден - Красного Знамени. Очень солидно.

Герой Советского Союза Владимир Ильич Саломатин на крыле своего истребителя «Харрикейн», 17-й ГвШАП

У нас побывали кинооператоры, фотокорреспонденты, журналисты… Кожедуб рассказывал: «Я был тогда инструктором в Чугуевском училище, мы твоим боем очень интересовались, изучали. В 1942 году это для нас было исключительное событие».

Откровенно говоря, на моих глазах, если считать от начала войны, это - первый столь результативный победный бой. Бой, проведенный по всем правилам тактики, со знанием своей силы и с максимально полным использованием возможностей новых отечественных истребителей. Наконец, это мой первый бой, в котором враг разбит наголову, в котором большая группа вражеских самолетов растаяла, не достигнув цели. Главное, что мы поняли, что можем бить фашистов. Это было так важно для нас весной сорок второго года! До этого боевые действия мы вели на И-16 - маленьких самолетах со слабым вооружением. Что там стояло? ШКАСик… Нажмешь - все вылетело, и бить нечем. К тому же и скорости нет. Хотя на этом самолете можно вираж «вокруг столба» сделать. На Халхин-Голе он хорошо себя показал, но ведь речь идет о начале войны. И вдруг 1 декабря 1941 года мы получаем Як-1 от Саратовского завода комбайнов, который стал выпускать самолеты! Самолеты беленькие - под снег, на лыжах, хоть и они прижимались, но были тяжелые. Это была качественно новая машина с солидным вооружением: пушка, два пулемета, 6 реактивных снарядов.

Облетать их как следует нам не дали. Сказали: «Берегите ресурсы». Мы сделали полет по кругу. Посадка на лыжах очень тяжело давалась - это ж не колеса, тормозить нечем! Подведешь, сядешь, и несет тебя нечистая сила на бруствер аэродрома… Ну, юзом проползешь, затормозишь…

Если бы в этом бою мы были на МиГ-1 или ЛаГГ-3, его результат вряд ли был бы таким же. «Миг», когда только взлетит, его самого надо перекрывать, на средних высотах он вялый, не разгонишь, только на высоте он дает летчику возможность себя нормально чувствовать.

ЛаГГ-3, откровенно говоря, мы не очень уважали - горел сильно, поскольку сделан был из дельта-древесины, к тому же тяжелая машина. Мы отдавали предпочтения «якам» - Як-1, Як-7 - маневренные. «За газом» ходят. Як-9 был немного тяжеловат, но вооружение хорошее. Самый лучший - Як-3, это идеальная машина для боя. Просто сказка! Только запас топлива у него был небольшой - на 40-минутный полет.

Кривошеев Григорий Васильевич

Летчики 17-го ГвШАП получают задачу. На заднем плане стоят истребители «Харрикейн», которыми полк был вооружен до получения Ил-2

Прибыли мы в полк. К Еремину прихожу, представился, а Еремин для меня такая фигура! Я в запасном полку отпустил усы для солидности. Он мне говорит: «Это что за усы?» - «Для солидности». - «Какой солидности? Ты в бою солидность покажи». Я пошел за палатку, вынул лезвие, которым чинил карандаши, и усы сбрил. Меня распределили в первую эскадрилью Алексея Решетова. Я подошел к палатке, в которой находились летчики: один выходит из палатки - в орденах, второй выходит - Герой. Думаю: «Е-мое! Куда попал!» Но тут меня один парень, как потом выяснилось, Выдриган Коля, затолкнул в эту палатку, я представился, все нормально. А тот бородатый, который к нам в палатку в ЗАПе зашел, сказал: «Приедешь в полк, покажи, что ты летчик. Дадут тебе пилотаж, так ты отпилотируй так, чтобы струи шли с плоскостей». Когда мы в полк прилетели на новеньких «яках», которые получили в Саратове, у нас, пацанов, их отобрали, передали опытным. Мне сказали вылететь на проверку пилотажа. Прихожу, механик докладывает, что самолет готов. Держа в памяти это наставление, я пилотировал с большой перегрузкой, так, чтобы шли струи. Отпилотировал, иду на посадку. Сел. Командир подходит: «Ну, ты дал им, молодец». Оказывается, когда я, дурак, пилотировал, два «Мессершмитта» меня пытались атаковать, а я крутился, их не видел, но я с такой перегрузкой пилотировал, что они не могли меня поймать в прицел. Подумали, наверное, дурак какой-то болтается, и улетели. «Да я их и не видел даже». - «Вот за это тебя уважаю, другой бы себе присвоил, а ты честно ответил».

Подходит ко мне механик: «Молодец, облетал самолет!» Я говорю: «Как же так?! Что же ты мне ничего не сказал?» - «Все нормально, подписывай формуляр». Я не знал, что самолет был собранный: шасси от одного, фюзеляж от другого, да еще и не облетанный после ремонта! Сам механик грязный, самолет грязный. Я тогда только на фронт пришел, а они ночами работают, двигатели перебирают, куда им там до шелковых платков. Я как вспомнил этого Туржанского, который коврики в столовой стелил, так на следующий день подшил белый подворотничок. Механику говорю: «Вон банка бензина, возьми, постирай, чтоб ты орел был!» Сажусь в самолет, а механик мне: «Командир, ты у меня седьмой». - «И последний. Будешь плохо мне самолет готовить - расстреляю прямо здесь, а будешь хорошо готовить - останусь жив. Идет?» - «По рукам». Прилетаю, зарулил, выходит механик, комбинезон постиран, и папироску мне. Я говорю: «Иван, извини». Порядок есть порядок.

Герои Советского Союза Константин Фомченков, Павел Кутахов и Иван Бочков на фоне истребителей Р-39 «Аэрокобра» ранних серий с 20-мм пушкой «Испано-Сюиза», 19-й ГвИАП, зима - весна 1943 г.

Прежде чем вылетать на боевое задание, нас готовили. Парторг полка Козлов вводил в курс дела всех прибывающих летчиков. Это был не экзамен, не лекция - беседа. Говорил о том, как выходить на цель, как вести разведку, вводил нас в историю полка, как и какие летчики воевали, изучали район действия, материальную часть. Вновь прибывшие обязательно сдавали зачет по материальной части и штурманской подготовке. От нас требовалось изучить район полета. Сначала давали карту, а потом требовали по памяти ее рисовать. Мы сидим, рисуем, нас человек шесть, наверное, а тут прилетел командующий армии Хрюкин. Подошел к нам, ходит сзади, смотрит. В какой-то момент он, показывая на меня, говорит командиру полка: «Вот его сделай разведчиком». Рисовал я неплохо, да и отец у меня был художник. Так что из 227 боевых вылетов, которые я совершил, 128 - на разведку.

А что такое разведка? В фюзеляже истребителя устанавливался фотоаппарат АФА-И (авиационный фотоаппарат истребителя), который управлялся из кабины. Прежде чем вылетать, я раскладывал карту, смотрел задание. Например, нужно снять дорогу в таком-то масштабе, чтоб автомобиль или танк был размером с булавочную головку или с копеечку. В зависимости от этого мне нужно подобрать высоту, рассчитать скорость полета в момент включения фотоаппарата. Если я скорость превышу, то снимки будут разорваны, а если уменьшу - будут накладываться. Кроме того, я должен четко выдержать курс. Если я от курса отклонюсь, то фотопланшет не получится. Сделал все эти расчеты, потом на карте наметил ориентиры, откуда я должен начать съемку и где закончить. Потом должен выйти на цель, найти намеченный ориентир, посмотреть, где эти машины, или танки, или что я там еще должен фотографировать, убедиться, что я на него точно вышел. Вышел, выдерживаю высоту, потому что если поднимусь или опущусь, то требуемого масштаба не получится: на одном кадре будет один масштаб, а на другом - другой. И вот я захожу, и уж тут по мне садят из всего чего можно. Отклониться я не имею права - не выполню задания. И я уже плевать хотел на все эти разрывы справа и слева. Конечно, я выполняю съемку на максимально возможной скорости. Почему? Потому что зенитчики видят самолет «як» и ставят прицел на 520 километров в час, а я не 520 иду, а 600 - все разрывы сзади. Прилетаю. Фотолаборант несет пленку в фотолабораторию, печатают ее на фотобумагу, все это дело монтируют в планшет, и получается съемка нужного объекта. Я на планшете расписываюсь, там же расписываются мой командир полка и начальник штаба, и этот планшет везут тому, в интересах кого я выполнял это задание. Мало того, что я должен был разведать, где у них там какой аэродром, пушки, артиллерия, сосредоточение, я должен был дать предположение, а что это значит, что перевозят по дорогам, а почему по этой дороге, а не по другой, какие самолеты на аэродромах и какие задания они смогут выполнять. Поэтому требовалась мозговая работа и хорошая тактическая подготовка. И я успешно совершал эти вылеты.

Канищев Василий Алексеевич

Заправка топливом истребителя Р-39 «Аэрокобра» из состава 129-го ГвИАП, весна 1945 г. Германия

На девятом вылете 7 сентября меня сбили. Как получилось? Я к тому времени уже летал прилично. И вот наш командир эскадрильи Зайцев (если мне не изменяет память, такая была у него фамилия) читает задание. Смотрю - а у него руки трясутся. Что это за командир эскадрильи, у которого мандраж? Но тут, видимо, дело было в том, что он недавно был сбит. Правда, над своей территорией, в плен не попал, но вот так это на нем отразилось.

Дали нам задание лететь на свободную охоту. Я до этого все время летал ведомым, а тут командир эскадрильи мне говорит: «Товарищ Канищев, вы пойдете ведущим». Ладно, ведущим так ведущим. Летали мы на Як-9Т с мощной 37-мм пушкой. В то время приемник и передатчик стояли только на самолетах ведущих, а у ведомых были только приемники. Поэтому мне пришлось пересесть с моего самолета на самолет командира эскадрильи под номером «72».

Отправили нас в район Духовщины - «Смертовщины», как мы ее называли. Фашисты там долго стояли и сумели хорошо укрепиться. Много там было и зенитных батарей. Мы пересекли линию фронта, все нормально. Смотрю, идет поезд от Смоленска на Ярцево к фронту - вагоны, платформы с зенитными орудиями. Я говорю ведомому, мол, будем штурмовать этот поезд. Сделали мы два захода. Чую, шмаляют они по нас, в кабине запах гари от разрывов снарядов. На третьем заходе вдруг удар. Снаряд попал в мотор. И все - мотор сдох. Но пропеллер крутится, его не заклинило. Я ведомому кричу: «Иди на базу, я подбит». А он крутится вокруг. Я ему снова: «Уходи!»

Летчики 129-го ГвИАП Семен Букчин (слева) и Иван Гуров у Р-39 «Аэрокобра»

Думаю, что делать, куда садиться. Я знал, что ближе всего линия фронта на севере. Решил: буду идти перпендикулярно линии фронта, чтобы мне перетянуть ее и сесть на своей территории. Вообще, был бы я поумнее, тактически пограмотнее и если б знал, что не перетяну, нужно было вдоль леса лететь и сесть на брюхо. Самолет пожечь и убежать к партизанам. Но получилось по-другому. Смотрю, впереди зенитная батарея и оттуда по мне лупят. Летят эти красные болванки, и кажется, что точно в меня. Думаю - убьют, я же прямо на них иду. Я ручку отдал и по ним последние снаряды выложил. А этой 37-миллиметровой пушкой мы пользовались при посадке как тормозом, в случае отказа тормозов начнешь стрелять - и самолет останавливается. Так что я как выстрелил, так скорость и потерял. А мне-то всего один-два километра оставалось до своей территории. Может, дотянул бы, а может, эти зенитки меня бы и убили… В общем, плюхнулся я на капонир зенитного орудия, и машина скапотировала. А что было потом, я не знаю.

Летчик 86-го ГвИАП Василий Канищев в кабине своего Як-3

Очухался я на русской печке - все тело болит, шевелиться не могу. Вспоминаю, как было дело, думаю, что такое - я летал в 10–11 утра, а уже темно, ночь. Рядом со мной лежал еще один летчик, который оказался из 900-го полка нашей 240-й дивизии. Я у него спрашиваю: «Мы где?» Он отвечает: «Тише. У немцев. Вон охранник сидит».

Утром на машине нас увезли. И привезли в Смоленск, в госпиталь для русских военнопленных. Обслуга и врачи в госпитале были наши, русские. Но и отношение немцев к пленным было вполне лояльное. При мне никаких зверств или издевательств не было. Дня через два я начал потихоньку ходить. Врачи мне пришили «бороду» - при падении оторвался и висел кусок кожи с подбородка. В палате нас лежало человек 12. Чистая палата, чистые простыни. Потом оказалось, что на одном этаже со мной было еще трое из моего 86-го полка: Василий Елеферевский, Алейников и Фисенко.

20 сентября 1943 года, за сутки до освобождения Смоленска, нас выстроили во дворе госпиталя - всех, кто мог ходить. Выстроили, чтобы отправить в лагерь в Оршу. Из нас четверых могли ходить только мы с Елеферевским. Вообще, мне еще повезло, что меня сбила зенитка. Этих троих моих однополчан - истребители. Они выпрыгивали из горящих самолетов и все были обгоревшие. Лежали они на кроватях, накрытых марлевыми пологами, чтобы мухи не садились. Их кормили через трубочки, вливая жидкую пищу. Так вот Алейников и Фисенко было неходячие, и их оставили в госпитале. Как потом они рассказывали, им удалось залезть в какую-то канализационную трубу и отсидеться в ней до прихода наших войск. После этого их отправили в госпиталь под Москву, а оттуда после лечения - обратно в полк, воевать.

Герой Советского Союза Иван Бочков у Р-39 «Аэрокобра». 19-го ГвИАП, весна 1943 г.

У меня получилось сложнее. В Оршу мы прибыли 21 сентября. Как был устроен концлагерь? Немцы есть немцы. У них все было разложено по полочкам. Офицеров и летчиков-сержантов тоже как офицеров держали в отдельном от солдат бараке и на работу не посылали: «Офицер у нас не работает. Никс арбайтен». Но офицеры были люди, преданные Родине. В уме у нас постоянно крутилось: «Как же так, я в плену?! Как бы сбежать?» А как сбежишь?! Там четыре ряда проволоки, часовые. Рядовой состав немцы гоняли на работы. Пленные разгружали сахар, хлеб, рыли окопы. С работы убежать, конечно, было проще. Надо устроиться на работу. И мы с Елеферевским, с которым так и держались вместе (потом уже в бараке с рядовыми к нам примкнул пехотинец Макаркин Сашка, он был тоже офицер, младший лейтенант, по-немецки разговаривал немножко лучше, чем мы), решили для начала сбежать из офицерского барака в общий.

По вечерам в лагере работал рынок. Меняли все. У меня сахар - у тебя хлеб. У кого что есть. В обращении были и русские деньги, и марки. А я перед вылетом получку получил. Все крупные деньги у меня выгребли, оставили только десятки и рубли. На эти деньги мы что-то купили из еды (кормили нас скудно, какой-то баландой). Вот в этой толпе «торговцев» мы и затерялись. Конечно, мы боялись, что поймают - поставили бы к стенке без разговоров. Им-то что: подумаешь, расстрелять два человека.

Р-39 «Аэрокобра» из состава 212-го ГвИАП, весна 1945 г.

Вечером после поверки выяснилось, что в офицерском бараке не хватает двоих. Фашисты выстроили весь лагерь, всех рядовых. Видать, понимали, что за пределы лагеря убежать мы не могли. Построили пленных в 6–8 рядов… Мы с Елеферевским встали порознь. Может быть, одного узнают, второго не узнают. Представляешь, стоит такая длиннющая колонна, и вдоль нее идут, вглядываясь в лица, четыре немца, а с ними врач из Смоленского госпиталя и две собаки. Первый ряд фашисты осмотрели, второй начинают высматривать. Я как раз в нем стоял. У меня затряслись поджилки. Думаю, узнают. Я же в Смоленском госпитале лежал с 7-го по 20-е и к этому врачу на перевязку ходил! И точно, смотрю, он узнал меня! Но… отвернулся, не выдал. Ни фига нас фашисты не нашли!

Перед отправкой в Оршу выдали шинели. Моя мне оказалась велика. Я начал выступать, а рядом стоявший солдат сказал: «Замолчи, дурак, тебе повезло: на ней будешь спать и ею же укрываться».

После вылета механик извлекает стреляные гильзы 37-мм пушки из специального отсека истребителя P-39 «Аэрокобра»

Через три-четыре дня устроились мы на работу. Нас загрузили в пять машин и отправили рыть окопы. Как сбежать?! После работы привезли нас на ночлег в большие сараи, в которых хранилось сено, - прелесть, как хорошо. У немцев и там был порядок. Захотел в туалет: «Шайзе, шайзе, хочу в туалет». Для туалета заключенные вырыли яму, забили два кола, на них положили бревно, то есть чтобы ты сидел на этом бревне, как в туалете. Не то что у нас, пошел в кусты - и все. Из сарая сбежать не удалось.

Р-39 «Аэрокобра» ранних серий, 19-й ГвИАП

Решили втроем - я, Елеферевский и Сашка-пехотинец, - что завтра на построении мы постараемся встать последними, так, чтобы оказаться в самом конце траншеи. Так и получилось. Только с нами еще один мужик был, длинный такой, метра два.

Задание на день - выкопать метра три траншеи почти в рост. Начали, покопали с часик. Потом говорим Сашке-пехотинцу: «Иди к немцам, скажи, что охота жрать, чтобы разрешили набрать картошечки». Это же октябрь был. Картошку-то убрали, но какая-то часть осталась на полях. Сашка пошел. Сидим на бруствере траншеи. Ждем его минут пять - нет, прошло минут десять - нет. Васька Елеферевский мне говорит: «Вась, дело-то херовое, или Санька скурвился на х…, или что случилось. Надо когти драть!» Мы раз в эту траншею. Я бегу, а у меня только фалды шинели в разные стороны летают - траншея-то зигзагами. Как хвостом, мету полами шинели по земле. И вдруг этот длинный, что с нами был, как крикнет: «Пригнись!» Кстати, сам он прибежал через неделю. Оказался поваром, так и был потом у нас поваром в партизанском отряде. Он нам говорил: «Ой, чего было то, после того как вы сбежали. Лютовали немцы жуть как!»

А мы тогда вдвоем выскочили из траншеи, как только она кончилась. Будь немцы чуть посообразительней, посадили бы автоматчика в ее конце, и все… Выскочили из траншеи, а кругом голое поле, никуда не спрячешься - копали-то на возвышенности. Но мы как дунули в лес! Добежали, немцы не заметили нашего исчезновения, да к тому же, к нашему счастью, у них не было собак. С собаками они нас быстро бы нашли. Видим, какая-то девушка. Подходить не стали: «Нет, - думаем, - продаст». Слышали, что на оккупированной территории беглецов продают за пуд соли. И вот мы бежим, бежим. Елеферевский говорит: «Вась, слушай, у тебя ноги ничего? А то я натер. Давай, попробуем, вдруг мои сапоги тебе налезут. У нас нога-то одинаковая». Соглашаюсь: «Давай, поменяемся сапогами». И я с радостью надел его хромовые довоенные сапоги на подкладке из лайковой кожи. Я в этих сапогах 9 месяцев пропартизанил. А это было какое время: конец октября, ноябрь, декабрь и до апреля, воды много было. Где я только в них не лазил, а у меня портянки были только чуть-чуть влажными. Сапоги не пропускали воду! Но это уже потом. А тогда мы отбежали, наверное, километров на семь-восемь. Увидели длинный узкий перелесок. Мы по этому лесу шуруем. Потом видим взгорочек, а на нем сидит Сашка-пехотинец и жрет хлеб. У него аж половина буханки круглого хлеба! Мы на него: «Гад ты!» Он: «Ребята, поймите меня, начал собирать картошку, вижу, что ухожу. А вы-то, хрен его знает, может, струсите, может, не побежите. Я и решил драпануть».

Мы на радостях все ему простили. Говорим: «Давай, делись хлебом». Было это как раз 9 октября. И в этот же день мы нашли партизанский отряд.

Маслов Леонид Захарович

Семен Букчин, Николай Гулаев, Леонид Задирака и Валентин Карлов из 129-го ГвИАП разбирают воздушный бой, весна 1944 г.

Настоящая работа у нас началась 23 августа, с началом Ясско-Кишиневской операции. К тому времени я уже выполнил 20 или 30 боевых вылетов. Летали прикрывать плацдарм у Тирасполя. Вот там я своего первого «фоккера» сбил. Получилось вот как. Группой, которую вел Смирнов, комэска второй эскадрильи, шли на прикрытие плацдарма - летать было уже некому, вот и собрали сборную группу. Я шел ведомым у Калашонка. Наше звено связывало боем истребителей. Каша была. Нас с Калашом разбили, мы деремся по отдельности. Головой кручу, кричу: «Калаш, где ты?» Вроде рядом, а прорваться к нему не могу - прижали меня двое. Один «фоккер» отвалил. Я к Калашу. Смотрю, Калаш с одним бьется. Я его проскочил и вижу, один «фоккер» на бреющем удирает к себе. Я его прижал. Думаю, надо быстрее сбивать, а то обратно горючего не хватит. Нас Краснов как учил: «Заклепки увидел - стреляй». Прицел неудобный был. Поэтому стреляли или по пристрелочной очереди, или вот когда заклепки увидел. Немец жмет, аж дым идет, и видно, как летчик голову поворачивает, смотрит. Я догоняю. Он стрижет - думаю, сейчас я в лес врежусь, но догнал, дал ему по плоскости - он в лес. Я высоту набрал и пошел домой. Подтвердили мне…

Летали очень много. Не успели заправиться - опять вылет. Помню, я был весь мокрый от пота, хотя в кабине Ла-5 не жарко.

Командир 19-го ГвИАП майор Георгий Рейфшнейдер у самолета Р-39 «Аэрокобра»

Были и потери. Горбунов погиб - его не прикрыл Мещеряков. Этот эпизод даже описан в книге Скоморохова «Боем живет истребитель». Мещерякова судили и отправили стрелком на Ил-2. Он после войны академию окончил. Повезло ему войну пережить. Хотя стрелком летать - дело очень опасное.

Вообще, не угадаешь, где тебя смерть ждет. У меня в училище был хороший друг Долин Володя. Его оставили инструктором, на фронт не отпустили. Когда Одессу весной 1944-го взяли, нас отправили за новыми самолетами в Лебедин. Там, в УТАПе, Володя и был инструктором. Встретились. Спрашиваю его: «Ты чем занимаешься?» - «Тренирую молодежь, новые самолеты перегоняем. На фронт хочу, но не пускают. Возьмите меня, ради бога, надоело мне!»

А мы прилетели всей эскадрильей. Я пошел к замкомэска Кирилюку. Это он меня учил воевать. Хулиган был - никого не признавал, но меня любил. У него когда летчиков в звене побили, он меня с собой брал. Разбойный был! Я ему рассказал про Долина, он говорит: «Возьмем, жалко парня. Давай мы его украдем. Нам хорошие летчики в полку нужны. Только тихо».

«Аэрокобра» 19-го ГвИАП, потерпевшая аварию в тренировочном вылете

Посадили мы Володю к нему в фюзеляж и полетели. Не долетая до Первомайска, Кирилюк стал отставать, от его двигателя пошел шлейф черного дыма. Скоморохов, ведший группу, развернулся. Смотрим, Кирилюк пошел на посадку. Плюхнулся он в деревне прямо на огороды: один огород перескочил, второй, облако пыли - и все, ничего не видно. Ну, точку посадки отметили, полетели в полк. Выяснилось, что Кирилюк попал в госпиталь с ранением челюсти и переломом руки. Вернулся он в полк уже в июне. Спрашиваем его: «А где же Долин?» - «Как где? Он ведь живой был. Его колхозники на телегу посадили и повезли тоже в Одессу». Оказалось, что при посадке ему отбило что-то внутри, его нельзя было трясти на телеге, и он умер по дороге. Кирилюка за это понизили. Однако ему не привыкать - его то снимут, то обратно поставят. Хулиган.

Другой с ним случай расскажу, когда Румыния капитулировала и румыны перешли на нашу сторону, в Каралаше идем по городу вчетвером: Калашонок, Кирилюк, Орлов и я. Навстречу нам два румынских офицера в летной форме. Такие важные. Честь не отдали. Кирилюк их останавливает: «Вы что не приветствуете советских освободителей?» Те что-то сказали так свысока. Он разозлился: «Ах, ты еще обзываешься!» - как даст одному в морду! Мы Кирилюку: «Идем, что ты связываешься». Он стоит на своем: «Они должны нас приветствовать!» Командует румынам: «А ну пройдите мимо нас строевым!»

Командир эскадрильи 19-го ГвИАП И. Д. Гайдаенко в кабине своей «Аэрокобры»

Пока мы с ними разбирались, приехал комендантский взвод и на нас: «Вы чего себе позволяете?!» Тут Кирилюк разошелся: «Вы что?! Мы же их сбивали (да и мне пришлось сбить румынский „фоккер“ под Одессой), а они…» В общем, объяснились. Командир взвода нам сказал: «Вот что, ребята, я вас подвезу до окраины города, а вы уж там пешочком до аэродрома дойдете. Но я вас прошу в городе больше не появляться». Отвез нас и отпустил.

В Каралаше мы сели в начале сентября. Оттуда летали на прикрытие Констанции, которую бомбили немцы, базировавшиеся в Болгарии. После народного восстания в Болгарии немцы сразу откатились, и боев не было вплоть до границы с Югославией. Под Белградом немцы создали укрепленный район, и нам пришлось сопровождать «илы», которые их оттуда выковыривали.

Первый наш аэродром на территории Югославии находился на дунайском острове Темисезигет. Оттуда летали в основном на прикрытие штурмовиков. Кроме того, подвешивали нам и бомбы. Запомнился один из вылетов за день до освобождения Белграда. Облачность была низкая, шел дождь. И вот на фоне этих темных облаков сплошной стеной по нас огонь, а надо штурмовать здания, в которых засели фашисты. Три вылета мы сделали - никого не сбили. Как мы живы остались? Не понимаю. За эту штурмовку я получил орден Отечественной войны I степени.

Штурмовиков сложно сопровождать. Обычно выделяли две группы - ударную и непосредственного прикрытия. Над целью всегда их прикрывали на выходе из пикирования. В этот момент они наиболее беззащитные, не связаны друг с другом огневым взаимодействием. И если немцы атаковали, то только в этот момент. Группу на подходе они не любили атаковать, если атаковали, то как-то бессистемно, лишь бы отделаться.

Для того чтобы взлететь с раскисшего аэродрома, «Аэрокобрам» 66-го ИАП пришлось досками вымостить взлетно-посадочную полосу. Март 1945 г., Германия

Что потом? Мы начали летать под Будапешт, на Южный Дунай. Сначала мы сели сразу в Мадоче. Дожди залили аэродром, превратив его в болото. Два-три вылета взлетали на форсаже с выпущенными подкрылками. Только бы побыстрее от земли оторваться. Но это очень рискованно. Вызвали инженера. В результате самолеты разобрали, на грузовики погрузили и по шоссе вывезли в Кишкунлацхазе, в котором был аэродром с бетонной полосой. Ехать туда километров 35–40. Приехали в три часа ночи, темно еще, а к девяти часам утра все самолеты были готовы к вылету! Понял, как все было серьезно поставлено?! Инженер эскадрильи Мякота чудеса творил! Да и начальник ПАРМА, где мы ремонтировались, Бурков, тоже был на уровне. Прилетаешь ты, самолет в дырках, а часа через 3–4 самолет снова готов к полетам. Вот какие инженеры были!

Герой Советского Союза, будущий Главком ВВС Павел Кутахов

Когда мы вылетали под Будапешт, особенных воздушных боев не было. Только один раз, помню, мы сделали 2–3 вылета, и наше дежурное звено сидит в боевой готовности. Ракета в воздух - пара выруливает - задание получают уже в воздухе. Взлететь успел только Леша Артемов - Артем, как мы его звали. И вдруг - два «мессера». Не знаю, куда они летели. Скорее всего, на разведку или на охоту. Леша завязал с ними бой над аэродромом и обоих сбил на глазах у всех. Один из тех двух немцев сел подбитый. Подобрали его живым. Привели. Командира полка Онуфриенко не было, был его зам - Петров. Командующий спросил, кто вылетал и сбил. Штабные ему доложили, что командир полка вылетал, он и сбил. Потом уже разобрались, как оно было на самом деле. В общем, все произошло, как в кино «В бой идут старики». Артем, когда мы с ним после войны встречались, любил шутить, что за войну сбил двенадцать немецких и десять своих самолетов. Ему действительно не везло - постоянно его сбивали, вот он это и засчитывал в список сбитых «наших» самолетов.

Стоянка истребителей Р-39 213-го ГвИАП, весна 1945 г.

У нас самих были люди, о которых можно фильмы снимать. Кирилюк, о котором я уже рассказывал. Помню, под Будапештом нас мало оставалось. Скоморохов составил одно звено. Взлетели мы. А там «мессера». У меня таджик Абраров Рафик ведомый. Хороший был парень, но его над аэродромом «месс» сбил. Пришли охотники, они как глисты друг за другом вытянутся, не как мы - фронтом. Он заходил на посадку, а они из облаков вывалились… А тогда мы только за Дунай перелетели, к озеру Веленце идем, у него забарахлил мотор. Я ему: «Иди быстрее домой, что еще с тобой делать, собьют же». Остался я один. Без пары некомфортно. Тройку вел Кирилюк, а с ним как идешь, обязательно что-то случится. Он бесстрашный, сначала ввяжется, а потом подумает. Он чуть выше, я чуть ниже. Начался бой, и тут меня зажучили четыре «мессера». Я встал в вираж «За Родину», мы так называли, когда крутишься на одном месте, а эти четверо меня атаковали сверху. Ну, по виражащему самолету попасть непросто, тем более я слежу и подворачиваю под атакующий истребитель, быстро проскакивая у него в прицеле. Я потихоньку теряю высоту. Начали 3000–4000, тут уже горы, а выйти из виража нельзя - собьют. Сам кричу: «Кирим! - такой был позывной у Кирилюка. - Зажали четверо сволочей! Хоть кто-нибудь на подмогу!» Отвечает: «Ничего-ничего. Держись». Вроде ему некогда, надо там, наверху, сбивать. Крутился я, крутился. Оглянулся, а один «месс» уже горит. Кирилюк сверху свалился и его с ходу сбил. Тут один «мессер» промахнулся и недалеко проскакивает. Ага, думаю, все, теперь я с тобой справлюсь. Я подвернул машину, как дал ему. Он задымил, вниз пошел. Кирилюк: «Молодец!» Остальные двое удрали. Кирилюк был асом по сравнению с нами: 32 или 33 самолета лично сбил. Старше меня года на два, он раньше пошел на войну. Опыт у него был. Прилетели мы, я ему говорю: «Кирим, что же ты раньше не пришел? Я же тебя просил пораньше. Высота на пределе, горючего мало». Отвечает: «Я смотрел, как ты выкрутишься». Я говорю: «Ничего себе!!!» Такой он был, в критический момент только пришел. Царство ему небесное, хороший был мужик.

Букчин Семен Зиновьевич рядом со своей «Аэрокоброй», 129-го ГвИАП, весна 1945 г.

Дементеев Борис Степанович

Командиром эскадрильи вместо погибшего Заводчикова назначили Похлебаева - опытного летчика и более сообразительного, чем был Заводчиков. Заводчиков стремился вперед, ему хотелось сбить, отличиться. А Похлебаев… Я уже потом, после одного воздушного боя, его спросил: «Командир, почему не атаковал?» - «А я тебя не видел в этот момент». Думаю, это хорошо, если командир эскадрильи не пошел атаковать, потому что не видел своего ведомого. Лучше сегодня сохранить своего ведомого - завтра больше собьем.

Стоянка самолетов 129-го ГвИАП, весна 1945 г.

Так вот, проходит пара дней. Вечером сидим на КП, коптилка горит, все понурые - погибать никому не хочется. Асы орудуют - у нас Заводчикова сбили, в других частях летчиков сбили. А мы кто? Мы же не асы. Иван Григорович Похлебаев видит, что все понурые, говорит: «Чего носы повесили? Ну, асы! Подумаешь, асы! У нас что, оружия нет?! Посмотрите, какое у нас оружие, мы разве не знаем, как надо их бить! Завтра пойдем и будем их пиздить! А сейчас пошли на ужин».

Летчики 129-го ГвИАП Георгий Ремез, Николай Гулаев и механик Гулаева, который, судя по невыгоревшим следам от орденов, одет в гимнастерку своего командира

Поужинали. С рассветом вылетаем. На подходе к линии фронта успели набрать тысячи три - она близко, 25 километров. С воздуха видно и свой аэродром, и немецкий. Навстречу идут «фоккера», уже переходят в пикирование, бомбят наши войска. Похлебаев говорит: «Атакуем!» - и в пикирование. Я за ним. Вторая пара осталась наверху, прикрывать атаку. Смотрю, впереди меня «фоккер». Но мне нужно следить за задней полусферой командира эскадрильи. Он одного «фоккера» снимает, я слева. Заметил, что у меня тоже впереди «фоккер», нужно только в прицел его взять. Командует: «Бей, я прикрываю». Тогда я все внимание на прицел. Стреляю в этого «фоккера», он в пикирование и уже из него не выходит. С большой перегрузкой вывел самолет над самой землей. Думал, что он не выдержит. В глазах, конечно, темно. Казалось, что голова в желудок провалится. Только набрали 3 тысячи - еще группа «фоккеров» идет. Мы с Похлебаевым еще двоих таким же образом завалили. Потом станция наведения передает о том, что четыре «фоккера» взлетели. (И мы и немцы друг друга прослушивали. Все знали друг друга. Допустим, вызывают четверку Похлебаева на смену звену другой эскадрильи, которая дерется с «мессерами». Только передали, что Похлебаев летит, смотришь, «мессера» - переворот, раз, раз и ушли, бросили этих. Мы ходим, ходим, барражируем, ни черта нет. Только сдаем смену другим летчикам, уходим, тут же откуда-то появляются «мессера». Немцы знали, что звена Похлебаева нужно бояться, а других можно бить - у них меньше организованности. Наши еще не плохо воевали, а вот в 57-м полку ребята недружные были. Если они вылетели в бой, немцы обязательно появятся, будут их гонять. Наш же и 66-й полк были очень дружные, и результаты у нас были намного лучше.)

Летчики 129-го ГвИАП у истребителя Р-39 «Аэрокобра».

Так вот, смотрим, сзади далеко появились четыре «фоккера». Идут выше нас со снижением на скорости и прямо нам в хвост. Видят они нас или нет, не знаю, но по нашему курсу идут. Командиру эскадрильи говорю: «Иван, к нам в хвост „фоккера“ заходят». Раз сказал, два сказал, он не слышит. Смотрю, они сближаются. Дело плохо. Я резко развернулся. Ведущего беру в прицел. Тра-та-та, у меня только один крупнокалиберный пулемет выстрелил. Пять-семь пуль выпустил. Думаю, где наши? Смотрю, комэска рядом и вторая пара около меня. Уже на земле командир эскадрильи говорил: «Когда ты метнулся, я сразу понял, в чем дело». Ведущий «фоккер» задымил, задымил, у него шлейф пошел. Он отвернул, а за ним и остальные трое ушли. Ну, думаю, командир эскадрильи же видел, доложит. А он не доложил. Так мне этого третьего и не засчитали. Ладно, опять в пользу войны.

Сменял нас Морозов. Идет и кричит так бодро: «Идем на помощь! Идем на помощь!» Видно, что драться готов. Как сказал вчера Похлебаев - пойдем их бить, так и получилось! После этого наши летчики стали меньше бояться этих «мессеров» и «фоккеров».

Еще под Керчью, я помню, «фоккера» сбил. Мы были за облаками, а полуостров был закрыт низкой, метров на 300, облачностью. Не буду хвалиться, но стрелял я неплохо. Этот «фоккер» шел метрах в восьмистах почти под четыре четверти. Догнать я его все равно бы не догнал, но решил пугнуть. Определил дальность, взял упреждение, ввел поправки. Выстрелил и смотрю - снаряд разорвался в области кабины, но ни дыма, ни пожара нет. Я за немцем проследил. Он пошел к земле и в районе нашей линии фронта вошел в облака с углом градусов 70. И тут же слышу, станция наведения: «Кто „фоккера“ сбил? Около меня стукнулся». - «Я стрелял». - «Поздравляю тебя с победой».

Шугаев Борис Александрович

Запомнился мне день 31 декабря 1943-го. Чуть меня не сбили тогда. Новый год был на носу, а погода не ахти. Немцы не летали. Мы тоже воздерживались от полетов. Командир полка во второй половине дня по случаю праздника отправил нас на квартиры, приказал побриться, помыться, подшить подворотнички. Только начали этим делом заниматься, команда срочно вернуться на аэродром. Оказывается, сверху дали распоряжение штурмовать один из немецких аэродромов. Наших штурмовиков, которые должны это все осуществлять, прикрывали «лавочкины», а мы на «Кобрах», в свою очередь, должны были блокировать аэродром. Для этого мы должны были вылететь раньше. Получилось немножко не так, как задумано. Штурмовики с прикрытием почему-то вылетели раньше нас, а мы уже понеслись за ними. Соответственно, подходим к вражескому аэродрому, а в воздухе уже немецкие самолеты. У нас было две группы. Одна группа из восьми самолетов ушла за облака. А нас было семь, один у нас не вылетел почему-то. Получается, только мы подошли к аэродрому, а вокруг нас уже «кресты». Мы сразу вступили в бой. Через некоторое время один из наших закричал: «Я подбит, прикройте!» Оно и неудивительно. Там так все быстро происходило.

Заправка топливом «Аэрокобры» летчика 66-го ИАП Бориса Шугаева, весна 1945 г.

Я через несколько минут смотрю, идет наша «Кобра», а за ней вплотную «мессер». Я, долго не раздумывая, передал по радио: «„Кобра“, за тобой „месс“!» Сам сразу нажал на все гашетки пулеметов и пушек. Сбил я его, фрица, даже наземные войска, как потом узнал, мне засчитали. А тогда стреляю, и в это время по мне сзади какой-то фашист тоже как открыл огонь. И нога у меня дернулась от удара. Удар 20-мм снарядом бронебойным попал мне в сапог. Сапог был яловый и каблук кожаный, еще подковка была по всему каблуку 5-мм толщины. Каблук загнулся на 90 градусов. Однако благодаря этому удару нога дернулась, нажав на педаль, и самолет выскочил из-под обстрела. Как потом выяснилось, в самолет попало два снаряда - один мне в ногу, а второй в крыло. Ну, я вижу, что ранило меня в ногу легко. Попробовал рули - самолет слушается. Пока у меня скорость была, я, не снижая скорости, передал ведущему, что выхожу из боя, подбит. Высота у меня тогда была метров 500–600, прямо под облаками. Я полупереворотом ушел из этого боя, самолет у меня был не сильно побит, так что приземлиться я смог.

Командир звена 20-го ГвИАП Герой Советского Союза Алексей Хлобыстов, трижды совершивший воздушный таран, у самолета Р-40 «Киттихаук»

Вскоре меня еще раз чуть не сбили. Мы шли парой. Видим, перпендикулярно нам идет пара из другого полка нашей дивизии. А за нами в тот момент шла пара «мессеров», выжидая момент для атаки. Я передал паре из другого полка: «За нами хвост, помогите». Надеялся, что мы пройдем вроде как приманка, а эти немцев сзади атакуют. Куда там! Но они меня не услышали, а за это время немцы приблизились и открыли огонь. Я еле успел сманеврировать, и в самолет попали только пули - снаряды прошли мимо. Две или три пробоины, конечно, были. Пока я маневрировал, мой ведущий развернулся и сбил один вражеский самолет. Второй фашист сразу ушел в облака, только его и видели.

Результаты боевых действий самых результативных истребительных полков ВВС КА

(данные представлены Владимиром Анохиным)

(по данным М. Быкова)

Оружейники снаряжают пушку ШВАК на истребителе ЛаГГ-3

Перед ужином, после боевых вылетов, летчики всегда получали водку. Обычно из расчета 100 граммов за каждый боевой вылет. Вспоминает Григорий Кривошеев: «В столовой стояли три стола – на каждую эскадрилью. Пришли на ужин, командир эскадрильи докладывает, что все в сборе, только после этого разрешают начинать. Старшина идет с красивым графином. Если эскадрилья сделала 15 вылетов, то в этом графине плещется полтора литра водки. Вот этот графин он ставит перед командиром эскадрильи. Комэск начинает разливать по стаканам. Если полные сто граммов – значит, заслужил, если чуть больше – значит, отлично справился с заданием, а недолил – значит, плохо летал. Все это молча – все знали, что это оценка его действий за прошедший день».

Герой Советского Союза И.П. Лавейкин с экипажем у своего ЛаГГ-3. Залазино, Калининский фронт, декабрь 1941 г.

А вот перед боевым вылетом большинство летчиков старались совершенно не пить спиртного. Вспоминает Сергей Горелов: «Того, кто позволял себе выпить, как правило, сбивали. У пьяного реакция не та. А что такое бой? Ты не собьешь – тебя собьют. Разве можно победить противника в таком состоянии, когда у тебя перед глазами вместо одного два самолета летают? Я никогда не летал нетрезвым. Выпивали мы только вечером. Тогда это было нужно, чтобы расслабиться, чтобы уснуть».

Завтрак на аэродроме под крылом ЛаГГ-3. Многие летчики жаловались, что после интенсивных вылетов пропадал аппетит, но, похоже, это не тот случай

Кроме водки, летчикам также выдавались папиросы (как правило, «Беломор» – по пачке на день) и спички. Вспоминает Анатолий Бордун: «Большинство наших летчиков меняло свои папиросы техникам на махорку. Она нам даже больше нравилась, чем «Беломор». Махоркой можно было сразу накуриться, чтобы во время вылета курить не хотелось. А техники с нами охотно менялись, потому что им пофорсить хотелось с папиросами. Ну а мы и так летчики, нам форсить не нужно!»

ЛаГГ-3 на конвейере завода № 21 в г. Горький (архив Г. Серова)

Технический состав кормили, конечно, несколько хуже, чем летчиков, но зачастую тоже неплохо. Отношения летчиков с техниками всегда были самыми теплыми, ведь именно от техника зависели исправность и боеспособность истребителя.

В кабине этого МиГ-3 с надписью «За Родину» на борту – Виталий Рыбалко, 122-го ИАП. Высотный мотор АМ-35А позволял развивать 640 км/ч на высоте 7800 метров, но у земли, по выражению летчиков, это был «утюг»

Конечно, среди технического состава были и женщины – и мотористки, и младшие специалисты по вооружению. Порой у летчиков завязывались с ними романы, которые иногда заканчивались свадьбой.

МиГ-3 129-го ИАП на стоянке

Многие летчики-истребители верили в приметы. К примеру, старались не бриться и не фотографироваться перед боевыми вылетами. Вспоминает Сергей Горелов: «Были и свои приметы: бриться утром нельзя, только вечером. Женщину подпускать к кабине самолета нельзя. Мне в гимнастерку мать вшила крестик, а потом я его перекладывал в новые гимнастерки».

Денежные аттестаты, которые истребителям выдавались за службу, они в основном отсылали родным в тыл. Возможность потратить деньги на себя была далеко не всегда, да и необходимости в этом не было. Вспоминает Виталий Клименко: «Перед началом перебазирования я отправил аттестат своей жене на получение с моей зарплаты денег, так как знал, что Зине и ее матери жилось в это время трудно. Нас же, летчиков, и во время войны неплохо снабжали продуктами питания, одеждой. Мы ни в чем не нуждались… Поэтому все фронтовики, как правило, посылали свои аттестаты своим женам, матерям, отцам или родственникам, так как в тылу было особенно тяжело с питанием».

Стирали свою форму летчики, как правило, сами. Особых хлопот с этим у них не было, поскольку на аэродроме всегда стояла бочка с бензином. Они кидали туда гимнастерки, штаны, потом одежду достаточно было потереть, и вся грязь от нее отлетала, форму оставалось только прополоскать и высушить!

Группа МиГ-3 патрулирует над центром Москвы

Мылись летчики раз в двадцать-тридцать дней. Им устраивали полевые бани. В палатках устанавливали печки и котлы. Там стояли бочки – одна с холодной водой, другая с кипятком, – рядом лежала ржаная солома. Получив мыло, летчики запаривали солому кипятком и терлись ею, как мочалкой.

Но иногда летчика могли вызвать на боевой вылет даже во время мытья. Вспоминает Анатолий Бордун: «Погода ухудшилась, и у нас по случаю отсутствия вылетов организовали баню. Мы моемся, и вдруг сигнальная ракета взлетела. Как потом оказалось, распогодилось немного и бомбардировщики к нашему аэродрому вышли, а от нас требовалось их сопровождать. Соответственно, мы из бани выскочили. Я успел надеть только штаны и рубашку. У меня даже волосы остались намыленными. Вылет прошел благополучно, но если бы меня сбили, думаю, подивились бы на земле, что летчик едва одетый и голова в мыле».

1943 год стал переломным в воздушной войне на Восточном фронте. Причин тому было несколько. В войска стала массово поступать современная техника, в том числе и получаемая по ленд-лизу. Массированные бомбардировки немецких городов заставляли немецкое командование держать большое количество истребительной авиации в ПВО страны. Не менее важным фактором стало возросшее мастерство и выучка «сталинских соколов». С лета и до самого конца войны советская авиация завоевала господство в воздухе, которое с каждым месяцем войны становилось все более полным. Вспоминает Николай Голодников: «После воздушных боев на «Голубой линии» Люфтваффе постепенно утрачивали господство в воздухе, и к концу войны, когда господство в воздухе было утеряно окончательно, «свободная охота» осталась единственным способом ведения боя немецкой истребительной авиацией, где они достигали хоть какого-то положительного результата». Люфтваффе оставались исключительно сильным, умелым и жестоким противником, отважно сражавшимся до самого конца войны и порой наносящим весьма болезненные удары, но на общий итог противоборства это повлиять уже никак не могло.

Воспоминания летчиков истребителей

Клименко Виталий Иванович

Виталий Клименко в классе училища перед стендом с мотором М-11

Рядом, в 100–125 км от Шауляя, проходила граница с Германией. Близость ее мы ощущали на своей шкуре. Во-первых, непрерывно шли военные учения Прибалтийского военного округа, во-вторых, на аэродроме дежурила в полной боевой готовности авиаэскадрилья или в крайнем случае звено истребителей. Встречались мы и с немецкими разведчиками, но приказа сбивать их у нас не было, и мы только сопровождали их до границы. Непонятно, зачем тогда поднимали нас в воздух, чтобы поздороваться, что ли?! Я помню, как во время выборов в Верховные Советы Эстонии, Латвии и Литвы мы барражировали на низкой высоте над г. Шауляй.

ВОЙНА ВЗЯЛА СО ШКОЛЬНОГО ПОРОГА…
Мне было 17 лет, я только успел отучиться в 10 классе несколько месяцев, как меня и еще нескольких ребят вызвали в военкомат и сказали: «Хватит учиться в школе, вас переводят в спецшколу в Киров. Впереди - война». Было это в ноябре 1940 года. По сути, спецшколой являлся Кировский аэроклуб, который превратился в центр первоначальной летной подготовки для молодых людей. Дали нам общежитие сельхозинститута, расселили в актовом зале. Жили мы дружно, осваивали азы летного дела, учились летать на двукрылых У-2. В апреле закончили самостоятельные полеты на этом типе самолета, и нас, не отпуская домой, посадили на поезд и отправили в авиашколу в Батайск. С мая 1941 года мы уже официально состояли в рядах вооруженных сил, приняли присягу и начали учиться летать на легкомоторных самолетах УТ-2.

22 июня объявили войну, и через месяц нас эвакуировали в Азербайджан. Немцы подходили к Ростову. В стране шла усиленная подготовка молодых военных кадров. Летать мы начали на истребителях УТИ-4: двухместная машина с инструктором и курсантом на борту. Позже для самостоятельных полетов и ведения боя мы пересели уже на настоящий одноместный истребитель И-16. В ноябре 1942 года, закончив учебу, нас 5 человек из эскадрильи направили в штаб для ознакомления с новым истребителем Як-7. В условиях военной обстановки программа обучения сжималась: с инструктором делался всего один полет, потом был самостоятельный вылет. Далее - на фронт, на Северный Кавказ, в окрестности Баку.

На фронте нас ждал похожий по конструкции истребитель ЛАГГ. Направили нас в штаб дивизии, в город Гудермес, где стоял наш авиационный полк. После нескольких тренировочных вылетов начались боевые задания. ЛАГГ-3 позволял вести настоящий воздушный бой, имея на борту пушки и бомбы. Позже мы освоили самолет ЛА-5. К тому времени линия фронта стабилизировалась, немцы отбомбили город Грозный, в окрестностях которого были открытые нефтехранилища. Запомнилось, что к нашему прибытию в полк немцы подожгли эти хранилища, в воздухе стоял едкий черный дым, и 3 дня невозможно было совершать вылеты.

Во время боевых заданий мы штурмовали немецкую пехоту в направлении города Орджоникидзе, не давая немцам продвинуться дальше вглубь страны. Получилось так, что наши войска активно отодвигали немецких захватчиков по линии Северо-Кавказского фронта, и мы только успевали перемещаться с аэродрома на аэродром во время боевых заданий. Можно было вылететь с одной точки, а вернуться совершенно на другой аэродром. Вскоре нас встречала Кубань. В Новороссийске высадился десант «Малая земля». Нашей задачей стало прикрытие этого десанта, предотвращая его бомбежки. Основной работой стало прикрытие вылетов наших штурмовиков Ил-2, которые обстреливали передовую линию фронта. Ил-2 являлся одномоторным двухместным самолетом, с бронированным днищем. Вылеты делали большими группами: порядка 30 самолетов выходили на линию фронта и штурмовали на бреющем полете войска противника. Но наши штурмовики были очень уязвимыми по сравнению с немецкими самолетами. Наш полк постоянно работал для прикрытия от немецких мессершмитов. К чести нашего полка, мы не потеряли ни одного самолета Ил.

Воздушные бои были разные по сложности и последствиям. Мне хорошо запомнился второй боевой вылет. Истребители Ил-16 поднялись в воздух на штурм передовой линии противника. Наша шестерка ЛАГГ-3 обеспечивала их прикрытие. Таким составом, три пары (ведущий-ведомый), сопровождаем штурмовики на бреющем полете. Задание завершалось благополучно, самолеты набрали высоту для возвращения на аэродром. И тут я понял, что потерял самолет ведущего - командира нашей эскадрильи. Задача ведомого - просматривать всю зону полета и прикрывать ведущего вне зависимости, идет бой или нет. Я понимаю, что штурмовиков и ведущего не вижу. Кручу головой и замечаю, что у меня в хвосте - мессершмит, готовый открыть огонь по моей машине. Стало не по себе, подумал: «все, отвоевался». Но мгновенно сориентировавшись, вспомнил рассказы бывалых и опытных летчиков, как вести себя в таких случаях. Мессершмит превосходил по качественным характеристикам ЛАГГ-3: немецкая машина была металлической, в отличие от нашего, несущие конструкции которого были выполнены из дерева, кроме шасси и двигателя. Бывалые летчики говорили, что если мессершмит попал в хвост самолета, то переходи на вертикальный полет: спасает резкий уход в сторону и вниз. А получилось так, что в этот момент высота была небольшой 100-200 м, и данный «рецепт» не срабатывал.

Понимаю, что остался один, наша четверка истребителей, состоящая из опытных летчиков, высоко над облаками, они выдерживают правильную тактику: после воздушного боя нужно лететь на большой высоте. Для меня такого шанса - перейти в вертикаль - не было. Оставался вариант полета по горизонтали, когда можно было сделать вираж только в полтора оборота, а дальше мессершмит имел возможность сбить ЛАГГ-3. Я сделал один оборот влево, когда немецкий летчик не был в состоянии стрелять, сделал еще пол оборота, понимая, что только в таком полете можно обмануть летчика и уйти от врага, а дальше переложил самолет на вираж в другую сторону - еще полтора оборота вправо, и удалось на мгновение раньше опередить с виражем немецкого летчика, когда он перешел на вираж влево, а я остался лететь в том же направлении. В итоге мессершмит меня потерял. Нажимаю полный газ и взмываю высоко в небо, увидев над собой ту самую четверку истребителей. А в это время немецкий летчик нашел меня и снова попытался пристроиться мне в хвост. Одновременно навстречу нам снижался командир группы истребителей, сообразивший, что я попал в беду. Чувствую, что сейчас свернуть нельзя, следует заманить ближе к истребителю немца, который смотрит в прицел и ничего вокруг не видит. Через мгновение обнаруживаю, что сверху идет огонь на мессершмит - истребитель начал атаку, в итоге немецкий летчик был сбит. Мы вернулись на аэродром, а мой ведущий, которого я потерял, уже был уверен, что меня сбили. Получилось так, что он увидел немецкий самолет раньше меня и смог уйти на бреющий полет, а я так и остался на небольшой высоте. После этого случая в полку доложили о случившемся, а я получил благодарность за полет.

Еще запомнился случай, когда мне удалось самому сбить самолет. Обычно воздушные бои - это стремительные налеты, когда на нескольких уровнях по высоте летят самолеты и производят атаки: штурмовики наши и немецкие, самолеты прикрытия, их мессершмиты, наши бомбардировщики - целый столп авиации. В такие моменты думаешь - не задеть бы кого из своих. Особенно много авиации было на Малой земле. Полеты происходили над морем. И в такие бои видишь - то один борт упал в море, то другой. В тот день мы также были на прикрытии наших самолетов. Шестерка советских машин барражировала, прикрывая интенсивную работу штурмовиков, затем ее меняла другая шестерка, затем - третья. Мы повернули домой после окончания боевого задания и растянулись по парам, причем, один из самолетов летел сильно ниже - не хватало мощности. Я вижу, что к нему сзади подходит мессершмит. Реагирую быстро, разворачиваюсь и лечу навстречу мессершмиту. Немец меня заметил, ушел под ведомого и скрылся, мы его на время потеряли. Я нагнал своего ведущего, вся группа подтянулась и продолжила полет. Подлетаем к аэродрому, ведущий дает команду: «разойтись на посадку». Мой командир пошел на посадку, а я - на второй круг, вдруг в наушники услышал крик и не пойму, почему кричат. Машинально поворачиваю голову и вижу: над ведущим висит мессершмит и ведет огонь. Разворачиваюсь к самолету врага и лечу за ним, нажимая на гашетки из двух пушек. Мессершмит проходит сквозь огонь, а мне дальше нельзя - горючее на исходе. Иду на посадку. Дальше был разгромный разбор полетов в полку у начальства: как могли допустить, что немецкий самолет пришел за нами на аэродром и почему его не сбили. Через несколько часов нам сообщили, что тот мессершмит упал в расположение наших наземных частей. На борт моего самолета наклеили первую звездочку, а позже представили к награде - Ордену Красной звезды. Конечно, награда досталась не только за сбитый самолет. У нас было много разведывательных полетов, когда с напарником нужно было фотографировать линию фронта, при этом точно выдержать высоту и скорость, нельзя было барражировать и уходить в сторону, но в этом случае получался уязвимый для атаки противника полет - мы рисковали жизнью и техникой.

ПОСЛЕ ВОЙНЫ
Возвращался я в свои родные места в ноябре 1945 года, в городок Мураши, что в Кировской области. К тому моменту вернулись мои родные: отец с Ленинградского фронта, старший брат - штурман дальней авиации, воевавший на дальнем Востоке, средний брат - артиллерист с Карельского фронта. Начиналась мирная жизнь. Я обратился к директору школы с просьбой дать мне возможность закончить 10 класс, и после 5 лет военной службы снова сел за парту. В 46 году поступил в Горьковский политехнический институт на Электротехнический факультет по специальности Радиотехника. Еще на фронте я понял, что связь - это «уши и глаза» военных стратегов, и связь меня очень привлекала. В 1951 году попал на преддипломную практику в Московский телецентр, а после окончания института - в Горьковское Управление связи, начав работу в должности инженера городского радиоузла. В 1953 году меня пригласили для строительства любительского телецентра, ведь тогда телевидения в городе Горьком еще не было. А в 1955 году я уже был назначен главным инженером строительства городского телецентра. Государственный телевизионный центр начал свою работу через 2 года. До 1968 года я проработал главным инженером созданного телецентра, а позже - развивал телевидение в области: строил радиорелейные линии Горький-Шахунья, телестанции в Арзамасе, Сергаче. Шахунье, Выксе, Лукоянове. На пенсию я вышел в 1986 году, имея большой опыт работы заместителем начальника Горьковского Управления связи по радио и телевидению.

Л83 Небо остается чистым. Записки военного летчика. Алма-Ата, «Жазушы», 1970. 344 стр. 100000 экз. 72 коп. Есть события, никогда не стирающиеся из памяти. И сейчас, четверть века спустя, советские люди помнят тот радостный день, когда радио принесло долгожданную весть о полном разгроме фашистской Германии. Автор настоящей книги прошел войну с первого дня до сражения у ворот гитлеровской столицы. На его боевом счету летчика-истребителя около сорока сбитых немецких самолетов. Издательство надеется, что воспоминания дважды Героя Советского Союза генерала…

Военный летчик Antuan Exupery

«Военный летчик» – это книга о поражении и о людях, перенесших его во имя будущей победы. В ней Сент-Экзюпери возвращает читателя к начальному периоду войны, к майским дням 1940 года, когда «отступление французских войск было в полном разгаре». По своей форме «Военный летчик» представляет собой репортаж о событиях одного дня. Он рассказывает о полете французского самолета-разведчика к городу Аррасу, оказавшемуся в немецком тылу. Книга напоминает газетные отчеты Сент-Экзюпери о событиях в Испании, но написана она на ином, более высоком уровне.…

Мы - дети войны. Воспоминания военного летчика-испытателя Степан Микоян

Степан Анастасович Микоян, генерал-лейтенант авиации, Герой Советского Союза, заслуженный летчик-испытатель СССР, широко известен в авиационных кругах нашей страны и за рубежом. Придя в авиацию в конце тридцатых годов, он прошел сквозь горнило войны, а после ему довелось испытывать или пилотировать все типы отечественных самолетов второй половины XX века: от легких спортивных машин до тяжелых ракетоносцев. Воспоминания Степана Микояна не просто яркий исторический очерк о советской истребительной авиации, но и искренний рассказ о жизни семьи,…

Военный летчик: Воспоминания Альваро Прендес

Автор книги, ныне офицер Революционных Вооруженных Сил Кубы. рассказывает о своей военной службе, об участии в революционном движении на острове Свободы против реакционного режима диктатора Батисты и американских империалистов за установление народной власти в стране.

Акарат а Ра (или Исповедь военного летчика) Сергей Крупенин

Акаракт а Ра – дословно означает осознание зла. В жанре фэнтэзи поднимается новое ощущение мироздания, основанное на данных современных отраслей науки и древней науки каббала, которые не только не противоречат, но и дополняют друг друга. Все данные приведенные в повести можно проверить самостоятельно.

Лётчики М. Барабанщиков

Сборник «Летчики» посвящается 60-летию ВЛКСМ. В книгу вошли очерки о выдающихся военных летчиках, воспитанниках Ленинского комсомола, бесстрашно защищавших родное небо в годы Великой Отечественной войны. Среди них дважды Герои Советского Союза В. Сафонов, Л. Беда, Герой Советского Союза А. Горовец, только в одном бою сбивший девять самолетов врага. Предисловие к книге написал прославленный советский летчик трижды Герой Советского Союза И. Кожедуб.

Большое шоу. Вторая мировая глазами французского… Пьер Клостерман

Автор книги - военный летчик, участник Второй мировой войны - описывает сражения в небе, какими он видел и оценивал их сам. Впечатления Пьера Клостермана, записанные в перерывах между боевыми действиями и операциями, рисуют читателю точную и достоверную картину военных событий и передают яркие чувства, пережитые французским летчиком.

Скорость, маневр, огонь Анатолий Иванов

Герои документальной повести заслуженного военного летчика СССР полковника А. Л. Иванова – советские пилоты, вставшие по первому зову Родины на ее защиту в годы Великой Отечественной войны. Автор воскрешает бессмертные подвиги летчиков-истребителей в боях против фашистских захватчиков в небе Кубани, Украины, Белоруссии и на завершающем этапе войны.

Солдатская награда Уильям Фолкнер

Свой первый роман «Солдатская награда» (первоначальное название «Сигнал бедствия») Фолкнер писал в Новом Орлеане в 1925 г. Сюжет романа связан со стремлением Фолкнера во время первой мировой войны стать военным летчиком. Как известно, он поступил в школу военных летчиков в Канаде, но война закончилась до его выпуска из школы. Роман вышел в 1926 г. и успеха не имел, хотя и был замечен многими выдающимися писателями Америки. После второй мировой войны роман был переиздан и разошелся большим тиражом.

Месть Джим Гаррисон

Повесть классика современной американской литературы, по которой Тони Скотом снят знаменитый фильм с Кевином Костнером и Энтони Куином в главных ролях. Гаррисон может писать о кровавом любовном треугольнике с участием могущественного наркобарона и бывшего военного летчика или виртуозно упаковывать в сотню страниц лиричную семейную сагу, но его герои всегда ищут справедливости в непоправимо изменившемся мире и с трудом выдерживают напор страстей, которым все возрасты покорны.

Черная акула Иван Сербин

Молниеносная реакция воздушного аса помогает военному летчику Алексею Семенову избежать пули после выполнения боевого задания. Истребитель, на котором он совершает ночной перелет над охваченной боями Чечней, исчезает вместе с… аэродромом, а сам он, словно загнанный зверь, уходит от погони спецназовцев, срывая преступную операцию продажного армейского генерала. Но не все продается и покупается. Есть боевое солдатское братство, есть люди, умеющие смотреть в глаза смерти и отвечать на удар ударом. С такими союзниками Алексей не одинок – схватка…

Полет на заре Сергей Каширин

В этой книге многое на первый взгляд может показаться преувеличенным для занимательности: военные летчики, о которых рассказывается в ней, часто попадают в крайне опасные положения, но из любой обстановки выходят победителями. Вместе с тем все эпизоды достоверны и большинство героев названы их настоящими именами. Они и сегодня служат в армии, свято храня боевые традиции своих отцов и дедов. В недавнем прошлом автор книги сам был военным летчиком, летал на многих современных самолетах. Он рассказывает о людях, с которыми вместе летал, совершал…

Крылом к крылу Василий Барсуков

Книга бывшего военного летчика, Героя Советского Союзе о подвигах замечательных асов 303-й истребительной авиадивизии под командованием Героя Советского Союза генерала Г. Н. Захарова, а также о пилотах прославленного полка «Нормандия - Неман», входившего в состав 303-й дивизии, - Марселе Альбере, Жаке Андре, Роллане Пуапа, Марселе Лефевра, удостоенных высокого звания Героя Советского Союза. Книга иллюстрирована рисунками автора. Он рисовал и делал записи в перерывах между боями, стараясь запечатлеть то, что видел своими глазами.

У самого Черного моря. Книга II Михаил Авдеев

Автор этой книги - Михаил Васильевич Авдеев - известный морской летчик. В авиацию пришел в 1932 году. Великую Отечественную войну встретил в Крыму заместителем командира эскадрильи, через год стал командиром полка: талантливые офицеры всегда быстро поднимались по должностным ступеням. В жестоких воздушных боях сбил 17 вражеских самолетов. Познал горечь отступления и радость побед. Дрался за Севастополь, Перекоп, участвовал в освобождении Кавказа, войну закончил в Болгарии. Летчики полка, которым командовал М. В. Авдеев, сбили 300 вражеских самолетов,…

Однополчане Александр Чуксин

В повести «Однополчане» рассказывается о боевом пути авиационного полка в годы Великой Отечественной войны. Автор повести, сам в прошлом военный летчик, хорошо знает жизнь славных соколов, их нелегкий ратный труд, полный героизма и романтики. Многие страницы повести, посвященные описанию воздушных боев, бомбардировочных ударов по тылам врага, полны драматизма и острой борьбы, читаются с большим интересом. Герои книги - советские патриоты до конца выполняют свой долг перед Родиной, проявляют бесстрашие и высокое летное мастерство. Патриотизм,…

Красавица и генералы Святослав Рыбас

Аннотация издательства: Роман о белом движении на Юге России. Главные персонажи - военные летчики, промышленники, офицеры, генералы Добровольческой армии. Основная сюжетная линия строится на изображении трагических и одновременно полных приключений судьбах юной вдовы казачьего офицера Нины Григоровой и двух братьев, авиатора Макария Игнатенкова и Виталия, сначала гимназиста, затем участника белой борьбы. Нина теряет в гражданской войне все, но борется до конца, становится сестрой милосердия в знаменитом Ледяном походе, сделавшимся впоследствии…

У-3 Хяртан Флёгстад

Хяртан Флёгстад - один из современных писателей Норвегии, превосходный стилист. В основе его остросюжетного политического романа «У-3» действительные события недавнего прошлого, когда реакционные круги США сорвали переговоры между руководителями двух великих держав, заслав в воздушные пространства СССР шпионский самолет, который был сбит советской ракетой. Герой романа - молодой военный летчик, обучавшийся в США, ставший выразителем протеста своих соотечественников против авантюрных действий американской военщины. Автор тонко показывает,…

Тайна Мастера Николай Калифулов

По замыслу автора в романе «Тайна Мастера» показано противоборство двух систем - добра и зла. На стороне светлых сил основной персонаж Генрих Штайнер, уроженец немецкой колонии. В начале тридцатых годов двадцатого столетия, проходя службу в советском авиаотряде рядом с секретной германской летной школой, военный летчик Генрих Штайнер будет привлечен местными чекистами в работу по изобличению германских агентов. Затем произойдут события, в результате которых он нелегально покинет Советский Союз и окажется в логове фашистской Германии. А…

Среди трех видов вооруженных сил по части разработки экспериментальных систем оружия на первом месте были нацистские люфтваффе. По свидетельству историков в КБ третьего рейха не прекращалась работа практически до весны 1945 года. Лучшие умы Германии думали, как обеспечить гитлеровским асам превосходство в воздухе. И вопреки распространившемуся после войны мнению, что, дескать, стоило появиться в воздухе, скажем, нашему грозному Покрышкину, так никто из немцев уж и пикнуть на смел, на самом деле все было куда сложнее…

Долгое время о достижениях пилотов люфтваффе в советской печати старались вспоминать пореже. На то были свои резоны. Лицевые счета наших прославленных асов в сравнении с аналогичными достижениями пилотов третьего рейха сильно бледнеют.

Трижды Герои Советского Союза летчики-истребители А. И. Покрышкин и И. Н. Кожедуб сбили соответственно 59 и 62 вражеских самолета. А вот немецкий ас Э. Хартман сбил за годы войны 352 самолета! И он был не одинок. Кроме него в люфтваффе были такие мастера воздушных боев, как Г. Баркхорн (301 сбитый самолет), Г. Ралль (275), О. Киттель (267)... Всего 104 пилота германских ВВС имели на своем счету более сотни сбитых самолетов каждый, а 10 лучших сбили в общей сложности 2588 самолетов противника!

Но почему получилась такая невеселая арифметика? Попробуем разобраться.

Тот же Эрих Хартманн прибыл на Восточный фронт в октябре 1942-го. Летал на «Мессершмитте-109», на третьем боевом вылете был сбит над Кавказом и взят в плен. Но когда его везли в кузове газогенераторного «ЗИС-5» на допрос, он нокаутировал своего конвоира и бежал. Воспользовавшись хорошим знанием русского языка, он благополучно добрался к своим, и странное дело - ни к особистам, ни в политотдел его не таскали. Даже жестокое гестапо им почему-то не особо интересовалось. Хартману просто дали новую машину и сказали: «Летай!.. «

В ноябре 1942-го он сбил штурмовик ИЛ-2, но был ранен и сам. Отлежался в госпитале, снова стал летать. Минеральные Воды, Армавир, Ростов, Николаев, Тамань... - первые адреса его российских аэродромов.

Вот так, не очень удачно, начинал свою летную карьеру самый результативный ас Второй мировой войны. А ведь он был уже хорошо подготовлен, окончил школу военных летчиков, затем - школу летчиков-истребителей, после чего осваивал новую технику, на которой должен был воевать.

Такая неспешность кажется нам достаточно странной: уже вовсю гремела мировая война, шла битва за Англию, немецкая авиация несла потери над Северной Африкой, над Критом и Мальтой, фронт требовал летчиков… Но в отличие от наших краткосрочных училищ, когда на подготовку сталинского сокола отпускали два-три месяца и 10–12 часов налета, немцы не спешили. Самолет - дорогая машина. Лучше сразу выучить летчика, чем полагаться на везение, на то, что он выучится сам. Если, конечно, ему повезет и его не собьют в первом же бою.

В люфтваффе к первому бою своих пилотов готовили обстоятельно. Каждый должен был самостоятельно налетать 450 часов (в конце войны 150, это мы их уже взяли за горло и пришлось менять методику обучения). Причем ни в коем случае новичку не полагалось прежде времени вступать в бой. Обычно в течение первых 100 (!) боевых вылетов ему полагалось лишь наблюдать за схваткой со стороны, изучать тактику, повадки противника и по возможности уклоняться от боя.

И такая методика приносила неплохие результаты. Уже к середине 1943 года Эрих Хартманн сбил 34 самолета, а 7 июля - только за один день, как указано в его полетной книжке - трижды поднявшись в воздух с полевого аэродрома Угрим в 3. 05, в 5. 45 и в 17. 07, он победил в семи воздушных боях, уничтожив три штурмовика ИЛ-2 и четыре истребителя ЛАГГ-5.

Свою последнюю, 352-ю, воздушную победу майор Хартманн одержал 8 мая 1945 года. Привычно срезал новейший ЯК-11, сделал разворот и пошел на посадку.

Он был удостоен самых высоких военных наград Германии: 29 октября 1943-го - Рыцарского креста, 2 марта 1944-го - Рыцарского креста с дубовыми листьями, 4 июля 1944-го - Рыцарского креста с дубовыми листьями и мечами, а через месяц, 25 августа - Рыцарского креста с дубовыми листьями, мечами и бриллиантами. Выше награды в третьем рейхе не было. Его несколько раз у себя в ставке принимал Гитлер, и Эриху шили белый парадный мундир для этих приемов.

Но даже после этого он продолжал летать (и сбивать), подобно многим рядовым летчикам - никто не посылал для его охраны по две эскадрильи, как это бывало с некоторыми нашими героями… И вышел в отставку в чине полковника, так и не удостоившись генеральских звезд. И похоже, нисколько не жалел об этом.

Во всяком случае остаток жизни тихо прожил в маленьком немецком городке, а когда умер несколько лет тому назад (уже после объединения Германии), то согласно завещанию хоронили его как частное лицо - в штатском костюме, без почетного караула и салюта.

Лишь однажды он позволил себе вспомнить о былом. Вот что рассказывал литератору Евгению Добровольскому генерал Игнаров. Когда сразу после войны, встретившись лицом к лицу с плененным Хартманом, он взял было немца за грудки, прошипел: «Я тя, сучий потрох, сейчас собственной рукой пришью, как военного преступника! Сколько ж ты душ загубил!» - тот, щуплый, среднего роста, белобрысый, довольно спокойно ответил, только побледнел малость: «Вы меня, господин генерал, не испугаете, я 350 раз в лицо смерти глядел!»
* * *
«Было в наших и германских ВВС переплетение двух подходов - рационализма и показухи, - отмечает Добровольский. - И еще - разная цена жизни на весах истории. Немцы берегли своего солдата. Наши о таких категориях - солдат-одиночка - не очень-то заботились. И совсем недавно поставили памятник еще одному полководцу, все умение которого заключалось в беспощадности к своим солдатам, затыкании дыр на фронте «пушечным мясом».

Мы строили самолеты, спасали челюскинцев, доставляли папанинцев, у нас был Чкалов, великий летчик своей эпохи, летал через Северный полюс в Америку. «Мы не нищи, у нас их тыщи!» - это про самолеты. Кино такое показывали - «Если завтра война!» А когда она грянула, оказалось, что все те тыщи ни к черту не годятся. И-15, И-16, И-153... Зачем их только пекли в таких количествах? А новейшие, секретнейшие наши Яки, ЛАГГи, МИГи сгорели на прифронтовых аэродромах в первый же день.

А еще в тот первый день оказалось, что наши летчики не умеют воевать. И не потому, что плохо учились, а потому что их учили не тому - историю партии зубрили, речи вождя прорабатывали, верность родине воспитывали, а вот как зайти в хвост противнику, все больше на пальцах показывали, а не в воздухе… Думали, количество перейдет в качество, массовостью задавим, шапками закидаем.

И вот итог: в начале войны командование ВВС Германии награждало Большим крестом летчиков, сбивших 25 машин противника, к ноябрю 1941-го, в самый разгар битвы за Москву, планку подняли до 40, а к 1944-му - до 100. Слишком быстро повышали свой счет некоторые немецкие летчики.

В своих воспоминаниях Герд Баркхорн, командир 2-й истребительной эскадры, где служил Хартманн, писал: «В начале войны русские летчики были неосмотрительны в воздухе, действовали скованно, и я их легко сбивал неожиданными для них атаками. Но все же нужно признать, что они были намного лучше, чем пилоты других европейских стран, с которыми нам приходилось сражаться. В процессе войны русские летчики становились все более умелыми воздушными бойцами. Однажды в 1943 году мне пришлось на Me-109Г сражаться с одним советским летчиком на ЛАГГ-З. Бок его машины был выкрашен в красный цвет, что означало - летчик из гвардейского полка. Наш бой продолжался около 40 минут, и я не мог его одолеть. Мы вытворяли на своих самолетах все, что только знали и могли. Все же были вынуждены разойтись. Да, это был настоящий мастер!»

И это при том, что ЛАГГ наши летчики не любили и называли - «Летающий Авиационный Гарантированный Гроб». Надо сказать, что все параметры массовых самолетов у нас были ниже, чем у немцев, и неравенство это, вопреки общепринятому мнению, сохранилось до конца войны, когда под бомбежками союзной авиации они сумели выпустить около двух тысяч реактивных истребителей, скорость которых достигала 900 километров в час!

Так что все наши разговоры о том, что столь большие личные счета у гитлеровских асов были лишь потому, что им делали записи по числу моторов - сбили четырехмоторный самолет, так его сразу за четыре считали - это, извините, от лукавого. Чаще наши записывали самолет, сбитый в общей куче, на личный счет самого именитого - глядишь, Героем станет. Кстати, для получения звания Героя Советского Союза, насколько мне известно, было достаточно сбить 25 вражеских машин любого класса.

Попытаемся разобраться, почему у армии победителей потерь оказалось втрое больше, чем у побежденных. А в авиации разрыв и того значительнее…

Начиналось все как будто для нас неплохо. В небе Испании летчики-добровольцы наших ВВС, несмотря на то что знаменитые «ишаки» - истребители И-16 - уступали немецким самолетам в скорости, дали прикурить фашистам как следует. Преимущества наших пилотов в летном мастерстве не стеснялись признавать и сами немцы. Вот только одно из свидетельств.

Весной 1940 года в составе делегации советских специалистов в Германии побывал и Б. П. Супрун - известный наш ас, в ту пору Герой Советского Союза (вторую Звезду он получил посмертно уже в ходе боев во время Великой Отечественной войны). Немцы показали нам свой истребитель Ме-109. Наши спецы оценили машину достаточно сдержанно. Тогда несколько раздосадованный конструктор Э. Хенкель предложил Супруну опробовать новейший истребитель Хе-100. Вот что он сам писал по этому поводу в своих мемуарах:
«В составе русской миссии был молодой летчик, Герой Советского Союза, летное мастерство которого произвело большое впечатление. Это был высокий статный мужчина. Перед первым полетом на Хе-100, самом скоростном из всех, на которых он когда-либо летал, он имел десятиминутную консультацию с одним из моих лучших летчиков-испытателей. Затем он поднял машину в воздух и стал швырять ее по небу, выполняя такие фигуры, что мои летчики почти онемели от удивления».

Да что там говорить, если сам командующий люфтваффе Герман Геринг, как уже говорилось, проходил летные университеты на территории нашей страны, под руководством советских инструкторов!..

И вдруг все так резко поменялось с началом Великой Отечественной войны. Первые месяцы немецкие асы имели неоспоримое преимущество в воздухе. Почему так получилось?

Причин тому, на мой взгляд, несколько. Во-первых, практически вся авиация была сосредоточена на прифронтовых аэродромах, где и была уничтожена в первые дни, а то и часы после начала боевых действий.

Впрочем, известный историк Рой Медведев полагает, что такое сосредоточение оказалось вынужденной мерой из-за того, что наши ВВС начали получать новую технику, для которой не годились старые взлетные полосы. Их начали в срочном порядке модернизировать (причем на многих аэродромах сразу), вследствие чего на оставшихся в действии (в основном гражданских) летных площадках оказалось сосредоточено огромное количество техники…

Возможно, это и так. Тем не менее в любом случае головотяпство налицо. Никуда не скроешься и от того факта, что к июню 1941 года 70–80 процентов самолетов СССР уступали по своим летно-техническим качествам однотипным машинам Германии. И тем немногим летчикам, которые все-таки смогли взлететь и вступали в бой с превосходящими силами противника, часто оставалось применять лишь «секретное русское оружие» - таран.

Однако это оружие того же сорта, что и попытка пехотинца закрыть амбразуру вражеского дота собственной грудью. Таран, как правило, приводил одновременно и к потере собственной машины, несмотря на все инструкции, а то и к гибели пилота. Не случайно наши пилоты прибегали к этому крайнему средству по большей части лишь в начале войны, когда противник имел подавляющее превосходство в воздухе. Если в первый год войны было сделано 192 тарана, то в последний - всего 22...

Со временем наши конструкторы и производственники сумели переломить ситуацию. Фронт стал получать во все больших количествах новую, более совершенную технику, и к концу войны уже не германские, а советские ВВС имели подавляющее преимущество в воздухе. Однако не надо думать, что нам уже не было чему поучиться у немецких специалистов.

Обычно, когда речь заходит об этом типе самолетов, сразу вспоминают знаменитую «пешку» - самолет Пе-2 конструктора В. М. Петлякова. Однако давайте не будем забывать, что «петляковы» появились на фронте позже знаменитых «лаптежников» - пикирующих бомбардировщиков Ю-87.

Более того, инженер Иосиф Гольдфаин раскопал вот какую интересную историю по этому поводу…

Незадолго до Великой Отечественной войны Л. П. Берия вызвал авиаконструктора А. Н. Туполева и велел срочно сделать «высотный, дальний, четырехмоторный, пикирующий бомбардировщик». Вот как рассказывал об этом заместитель генерального Л. Л. Кербер: «Туполев вернулся злой, как тысяча дьяволов... Затея Берии была явно несостоятельной. Масса доводов «против» и ни одного «за». Разве только, что немцы и американцы имеют одномоторные пикировщики, нам следует их переплюнуть и создать очередной даже не царь-колокол, а царь-пикировщик». По мнению Туполева, «делать такой самолет было чистым безумием».

Действительно, при пикировании машина испытывает огромные перегрузки, значит, ее конструкция должна быть особо прочной, что невозможно добиться у четырехмоторного самолета. У высотного бомбовоза непременно должна быть герметичная кабина для экипажа, оборудованная дистанционным управлением вооружения, а его-то, такого управления, в СССР не выпускали. Существовали и другие, не менее веские аргументы против создания этого самолета, однако Берия упорно настаивал на своем. Туполев тянул как мог, ссылаясь на загруженность работой над Ту-2, а затем грянула война...

Конечно, происшедшее прежде всего можно было бы объяснить технической неграмотностью шефа НКВД, если бы не одно обстоятельство - тогда и немцы трудились над проектом подобного пикировщика!

Оказывается, еще летом 1935 года германским авиаконструкторам приказали создать тяжелый бомбардировщик с радиусом действия 2500 километров, способный производить бомбометание и пикирования. Летом 1937 года фирма «Хейнкель» приступила к работе над Хе-177, оснащенным оригинальной силовой установкой - четыре мотора, размещенные попарно, вращали два пропеллера.

В ноябре 1939 года самолет совершил первый полет, а потом пошла полоса неудач: пять опытных экземпляров новой машины потерпели катастрофы, причем два - при пикировании, погибло 17 летчиков-испытателей.

В конце концов с Хе-177 сняли аэродинамические тормоза и превратили в обычный бомбардировщик, который с марта 1942 года производился серийно. Всего «люфтваффе» получили 545 бомбардировщиков нескольких модификаций (в литературе приводятся и другие цифры). Наиболее удачным считался Хе-177 А5, изготовлявшийся с февраля 1943 года в качестве торпедоносца и носителя двух ракет класса «воздух-корабль».

Фирма «Хейнкель» предложила тремя годами раньше и вариант с четырьмя моторами, установленными в крыле поодиночке, и с герметичной кабиной; правда, до конца войны успели сделать лишь несколько опытных Хе-274 и Хе-277 с обычными кабинами.

Мы не располагаем подробными сведениями о боевом применении Хе-177. Но тот факт, что немало (по некоторым данным, до половины) их было потеряно из-за аварий, говорит сам за себя.

Зачем же Гитлеру понадобился такой монстр? Отсутствие стратегических бомбардировщиков в составе «люфтваффе» принято объяснять недальновидностью лидеров третьего рейха. Однако тем самым затемняется суть дела, ведь немецкие конструкторы работали над подобной техникой, только безуспешно. Известно, что точность бомбометания при пикировании гораздо выше, чем с горизонтального полета. Поэтому у руководителей нацистской Германии мог появиться соблазн - пустив в ход небольшое количество пикирующих Хе-177, эффективно поразить стратегические объекты в глубоком тылу противника.

Поскольку объективных причин пополнить советские ВВС аналогичным боевым самолетом не было, остается предположить субъективную. Обратите внимание на странное совпадение - в 1939 году полетел первый образец Хе-177, а спустя некоторое время Берия дает поручение Туполеву создать такой же. Если допустить, что агентура его ведомства сумела раздобыть совершенно секретную информацию о немецком суперпикировщике, то непонятное, казалось бы, упрямство Берии становится вполне объяснимым...

__________________________________________________________________________

Источник информации:

«Военная Литература»
Техника и вооружение