Панкратов Василий Семенович (ок. 1864-1925), рабочий; в начале 80-х годов входил в народовольческие рабочие кружки в Петербурге, Москве, Ростове и других городах. Активно вел пропаганду среди рабочих. С 1881 г. народоволец. Арестован в марте 1884 г.; приговорен к смертной казни, замененной двадцатилетней каторгой
В.Н.Фигнер о Панкратове:
"Василий Семенович Панкратов принадлежал к рабочей среде и по профессии был токарь. В детстве он испытал горькую нужду: его отец рано умер и оставил многочисленную семью, в которой все дети были мал-мала меньше. «Бедность была так велика, что мы умерли бы с голоду, если бы не помощь соседей-крестьян», рассказывал мне Панкратов об этом периоде жизни.
В деревне, где отец его служил у помещика Корчевского уезда, Тверской губернии, Лосева, была школа, и в ней Василий Семенович получил первоначальное образование.
Как токарь, Панкратов работал в Петербурге и рано сделался революционером. Кто были те нелегальные партийные пропагандисты-народовольцы, с которыми он имел сношения, сказать невозможно, потому что все они скрывались под псевдонимами, и раскрыть их теперь уж некому. Скомпрометированный в 1881 году одним рабочим, который изменил товарищам, Панкратов, еще совсем юный, должен был перейти в нелегальные. В 1883 году, как член партии «Народная Воля», он состоял членом боевой дружины вместе с Мартыновым и нашим другим шлиссельбуржцем, рабочим Антоновым. Партия в то время была уже разгромлена и билась в бесплодных судорогах последних схваток. В боевых действиях Панкратову участвовать не пришлось, но горячий темперамент и боевое настроение, не угасавшее в отдельных личностях, вызвало при аресте его в Киеве вооруженное сопротивление, при котором он ранил жандарма.
За это он получил 20 лет каторжных работ и был отправлен в Шлиссельбург вместе с Карауловым и Мартыновым. После приговора, в Киевской тюрьме всем троим хотели обрить полголовы, но это удалось исполнить только после отчаянного сопротивления осужденных, поддержанного буйным протестом всех товарищей по заключению.
Панкратова привезли в Шлиссельбург 20 декабря 1884 г.- день, памятный для меня, потому что его посадили в камеру рядом со мной, и он оказался первым соседом, которого я получила со времени моего ареста. В Петропавловской крепости меня держали в полной изоляции, и, не имев никогда соседей, я поступила в Шлиссельбург, не умея стучать и не зная тюремной азбуки, изобретенной декабристом Бестужевым и с тех пор видоизмененной. Только в начале декабря, после долгих бесплодных попыток, мне удалось, наконец, распределить алфавит в 6 строк, по 5 букв в каждой, и я разобрала слова: «Я - Морозов. Кто вы?»-слова, которые по крайней мере в течение целого месяца выстукивал мой старый друг Морозов из камеры, находившейся по соседству внизу. Я долго не могла сообразить ни того, откуда несутся эти звуки, ни того, в какое место и чем я должна стучать. К тому же я думала, что стучит шпион. Наконец, схватив деревянную ложку, я изо всей силы простучала в кран водопровода: «Я -Вера», и на первых порах этим ограничилась. Морозов понял...
Панкратов стучал не лучше моего; мы долго плохо понимали друг друга и отходили от стены, разделявшей нас, огорченными, а когда напрактиковались, то подружились.
Когда Панкратова привезли, ему было не более 20 лет, и то, что он таким молодым кончил свою жизнь, возбуждало во мне сострадание и жалость. Я была старше его на двенадцать лет, и мне казалось, что человеку со свежими силами должно быть гораздо труднее, чем мне. Это определило мое нежное, почти материнское отношение к его личности и выразилось в тех двух-трех стихотворениях, которые я посвятила ему.
Как часто случается при заочном знакомстве, он представлялся мне круглолицым юношей с едва пробивающимся пушком на румяных щеках, шатеном с серыми, добрыми глазами и мягким славянским носом. На деле же он был смуглым брюнетом с черными, как смоль, волосами, с черными пронзительными глазами и крупным прямым носом - «настоящий цыган», как он сам отзывался о своей наружности.
В соответствии с такой внешностью Панкратов отличался пылким характером, был вспыльчив, несдержан, резок (но не со мной!) и крайне нетерпим. Жандармов он ненавидел всеми силами души и приписывал им гадкие поступки, которых, я уверена, они даже не делали. Довольно было и тех, о которых мы знали с достоверностью. Я часто успокаивала его болезненную мнительность и отклоняла вспышки, которые могли ввести его в беду. Зная его нрав, помня вооруженное сопротивление при аресте и буйство при бритье головы, смотритель Соколов, насколько я могла заметить, опасался раздражать его и не применял к нему тех репрессивных мер, какие выпадали на долю строптивых. Поэтому его пребывание в крепости прошло для него в общем благополучно.
В первых же беседах с Панкратовым через стену выяснилось, что он намерен серьезно заняться самообразованием, в чем я, конечно, старалась поддержать его. Действительно, продолжительное пребывание в крепости не пропало для него даром, и ко времени выхода он успел накопить порядочный запас знаний, что позволило ему впоследствии в Сибири принимать участие в научных экспедициях и делать геологические изыскания и даже открытия.
Как профессиональный работник, еще в детстве прошедший прекрасную практическую школу у московского оптика Левенсона, он оказался у нас в крепости мастером на все руки, делал разные.превосходные вещи и на ряду с Антоновым был лучшим столяром и токарем.
Ближе других он был с Антоновым, но в особенности дружил с Ашенбреннером, который был старше его больше чем на 20 лет.
По амнистии 1896 года срок его 20-летней каторги был сокращен на одну треть, и вместо 1904 года он расстался с нами в 1898 году."
Увы, сейчас уже мало кто помнит эти имена. Из нынешнего поколения знают Василия Семеновича Панкратова лишь единицы. Между тем в конце прошлого и начале нынешнего века был он заметной фигурой в русском революционном движении.
Восемнадцатилетним юношей, только-только освоив специальность токаря-металлиста на заводе Семянникова в Петербурге, связался В. С. Панкратов с народовольческими кружками и остался верен идее «Народной воли» вплоть до самой своей смерти в 1925 году. На похоронах кто-то из присутствующих сравнил его в надгробной речи с Петром Алексеевым. И действительно - оба они рабочие, оба из крестьян, ушедших в город на заработки, обоих царизм жестоко покарал. Петр Алексеев, сказавший на суде свои знаменитые слова: «И тогда поднимется мускулистая рука рабочего класса…» - получил десять лет каторги на Каре. Василий Панкратов был приговорен к двадцати годам одиночного заключения в приснопамятной Шлиссельбургской крепости - при аресте он оказал вооруженное сопротивление, давая возможность скрыться своей спутнице.
В Шлиссельбурге его камера располагалась рядом с той, в которой была заключена Вера Николаевна Фигнер. В ее известных записках «Когда часы жизни остановились» находим характеристику В. С. Панкратова как человека, и в тюремных условиях оставшегося несломленным. Во многом благодаря его усилиям и требованиям, например, заключенные с определенного момента стали получать книги. Для самого В. С. Панкратова это имело особое значение, поскольку за долгие четырнадцать лет, которые ему пришлось провести в шлиссельбургской одиночке (приговор был в конце концов чуть смягчен), он полностью закончил самообразование и всерьез заинтересовался геологией, сыгравшей в его последующей жизни немалую роль.
Illлиссельбургское заключение окончилось для В. С. Панкратова в 1898 году - последующие годы одиночки ему были заменены ссылкой в далекий Вилюйск, городок, наиболее известный тем, что здесь в семидесятых годах прошлого века отбывал аналогичную ссылку Н. Г. Чернышевский, которого революционное народничество считало своим идейным вдохновителем и наставником. Городок был по тем временам действительно малопримечательный, однако бескрайняя тайга, лежащая вокруг, суровые скалы и тракты Якутии надолго приковали к себе сердце В. С. Панкратова, и «якутская история» имела для него свое продолжение.
В самый канун революции 1905 года В. С. Панкратов получил наконец возможность вернуться в Москву. В древней российской столице кипели страсти. Еще свежи были в памяти людей события Девятого января, когда войска расстреляли безоружную толпу, двигавшуюся «на поклон» к царю в Петербурге. Всероссийская октябрьская политическая стачка, волнения в армии и на флоте побудили правящие круги России выступить с манифестом, в коем царь обязывался «усовершенствовать» порядки в государстве, даровать гражданам основные политические свободы. Появились легальные независимые партии, такие, как, например, кадеты, октябристы, претендующие на народовольческую преемственность, эсеры и др. Человеку, надолго оторванному от политической борьбы, несложно было запутаться в таких обстоятельствах. С В. С. Панкратовым ничего подобного не произошло - он быстро нашел общий язык с новым поколением революционеров. Участвовал в московском вооруженном восстании в декабре 1905 года, а после разгрома восставших скрывался, помогал спастись от расправы ушедшим в подполье товарищам.
И все же революция была разбита. В. С. Панкратов попытался найти себе место в новой и еще не совсем осознанной бывшими политкаторжанами действительности. Пригодились, как ни странно, знания геологии, с таким трудом освоенные в шлиссельбургской одиночке. В. С. Панкратов, не особенно стремившийся задержаться в Москве, где о его революционных деяниях многим было известно, уехал обратно в Сибирь с первой подвернувшейся под руку научной экспедицией. Впрочем, для ее руководителей человек, хорошо знакомый со специальностью да еще и получивший немалый опыт жизни в Якутии, был сущим кладом.
С геологическим молотком и рюкзаком за плечами, в пушистой местной кюхлянке он исходил всю Якутию - понятно, более или менее освоенную ее часть. Исследовал Алдано-нельканский тракт, Вилюйскую низменность и одноименное плато. Это была новая для него работа - труд ученого, и он, казалось, целиком отдался ему на целых пять лет. И когда верилось, что найдена уже последняя в жизни, окончательная стезя, грянула в стране революция 1917, года.
В. С. Панкратов вернулся «в Россию» - так тогда говорили сибиряки, уезжавшие на запад. О том, чем он был занят в Петербурге в первые месяцы после февральских событий, рассказано в самом начале предлагаемых читателю воспоминаний. Ну а потом это удивительное путешествие в Тобольск… Ясно, что выбор тогда пал именно на него потому, что снова требовался человек, по личному опыту знакомый с Сибирью, но при этом и безупречно честный, и умеющий взять на себя решение тех или иных непростых вопросов, и обладавший непререкаемым авторитетом среди очень пестрых по составу русских революционных слоев. В. С. Панкратов обладал для выполнения задачи всеми необходимыми качествами.
А то, что положение петербургской колонии в Тобольске было сложным, явственно чувствуется с первых страниц записок В. С. Панкратова.
Ни в коем случае не пытаясь «рецензировать» написанное много лет назад, отметим все же редкостную достоверность воспоминаний В. С. Панкратова. Казалось бы, почти невозможно сохранить спокойный повествовательный тон человеку, описывающему быт людей, по прямой вине которых он вынес столько страданий. Но старый «шлиссельбуржец» ни разу не опускается до, пусть самого невинного, упрека. Вероятно, воспоминания его и кажутся поэтому столь достоверными.
Естественно, как всякий человек (а В. С. Панкратов был личностью далеко не ординарной), он субъективен в изображении некоторых деталей жизни бывшей царской семьи. Но он стремился запечатлеть все, что связано с теми днями, по возможности точно, и только благодаря его пристальному взгляду мы получили сегодня
Воспоминания В. С. Панкратова были обработаны и опубликованы им в кооперативном издательском товариществе «Былое» (Ленинград) в начале двадцатых годов и с тех пор больше не печатались. Думается, что современному читателю, особенно молодому и не очень хорошо разбирающемуся в обстановке первых послереволюционных месяцев, будет весьма полезно познакомиться с впечатлениями очевидца, причем такого, которого никак не заподозришь в предвзятости. Вот почему мы предлагаем читательскому вниманию этот уникальный человеческий документ революционной эпохи.
С царем в тобольске
Из воспоминаний
В начале августа 1917 года Временное правительство предложило мне отправиться в город Тобольск в качестве комиссара по охране бывшего царя Николая II и его семьи. Сначала я отказался, потому что мне не хотелось расставаться с любимым, только что начатым делом по культурно-просветительной части в Петроградском гарнизоне. Работа только что начала налаживаться, удалось подобрать добросовестных и опытных соработников из петроградских педагогов и старых народовольцев. Лекции, собеседования в Финляндском полку по естественной истории, доклады в Литовском и других производили оздоровляющее действие на солдат. Мне же эта работа доставляла истинное наслаждение и убеждала меня в том, что только такой работой можно поднимать развитие солдат. Повторяю, тяжело было отрываться от такой работы и менять ее на комиссарство в Тобольске. Кроме того, я не был уверен, что справлюсь с этой последней задачей, так как ни офицеры, ни солдаты отряда абсолютно не были мне знакомы. Я ехал, как говорится, в темный лес.
Vasily Pankratov
Карьера: Политик
Рождение: Россия
Панкратов Василий Семенович, комиссар Временного правительства по тюремному содержанию царской семьи в Тобольске, масон, в возрасте 18 лет совершил убийство, за что осужден на 15 лет тюрьмы, позднее сослан, как комиссар Временного правительства проводил линию Керенского на притеснение царской семьи.
Панкратов Василий Семенович (ок. 18641925), рабочий; в начале 80-х годов входил в народовольческие рабочие кружки в Петербурге, Москве, Ростове и других городах. Активно вел пропаганду посреди рабочих. С 1881 г. народоволец. Арестован в марте 1884 г.; приговорен к смертной казни, замененной двадцатилетней каторгой
В.Н.Фигнер о Панкратове:
"Василий Семенович Панкратов принадлежал к рабочей среде и по профессии был токарь. В детстве он испытал горькую нужду: его папа раньше времени умер и оставил многочисленную семью, в которой все дети были мал-мала меньше. Бедность была так велика, что мы умерли бы с голоду, если бы не поддержка соседей-крестьян, рассказывал мне Панкратов об этом периоде жизни.
В деревне, где папа его служил у помещика Корчевского уезда, Тверской губернии, Лосева, была учебное заведение, и в ней Василий Семенович получил первоначальное образование.
Как токарь, Панкратов работал в Петербурге и раньше времени сделался революционером. Кто были те нелегальные партийные пропагандисты-народовольцы, с которыми он имел сношения, проговорить нельзя, оттого что все они скрывались под псевдонимами, и открыть их в настоящий момент уж некому. Скомпрометированный в 1881 году одним рабочим, тот, что изменил товарищам, Панкратов, ещё вовсе молодой, должен был перейти в нелегальные. В 1883 году, как член партии Народная Воля, он состоял членом боевой дружины совместно с Мартыновым и нашим другим шлиссельбуржцем, рабочим Антоновым. Партия в то время была уже разгромлена и билась в бесплодных судорогах последних схваток. В боевых действиях Панкратову участвовать не пришлось, но жаркий темперамент и боевое расположение, не угасавшее в отдельных личностях, вызвало при аресте его в Киеве вооруженное сопротивление, при котором он ранил жандарма.
За это он получил 20 лет каторжных работ и был отправлен в Шлиссельбург совместно с Карауловым и Мартыновым. После вердикта, в Киевской тюрьме всем троим хотели обрить полголовы, но это удалось сделать только после этого отчаянного сопротивления осужденных, поддержанного буйным протестом всех товарищей по заключению.
Панкратова привезли в Шлиссельбург 20 декабря 1884 г. день, памятный для меня, вследствие того что что его посадили в камеру рядом со мной, и он оказался первым соседом, которого я получила со времени моего ареста. В Петропавловской крепости меня держали в полной изоляции, и, не имев ни при каких обстоятельствах соседей, я поступила в Шлиссельбург, не умея стучать и не зная тюремной азбуки, изобретенной декабристом Бестужевым и с тех пор видоизмененной. Только в начале декабря, потом долгих бесплодных попыток, мне удалось, в конце концов, распределить алфавит в 6 строк, по 5 букв в каждой, и я разобрала слова: Я Морозов. Кто вы?слова, которые по крайней мере в течение целого месяца выстукивал мой древний товарищ Морозов из камеры, находившейся по соседству внизу. Я продолжительно не могла смекнуть ни того, откель несутся эти звуки, ни того, в какое местоположение и чем я должна стучать. К тому же я думала, что стучит разведчик. Наконец, схватив деревянную ложку, я изо всей силы простучала в кран водопровода: Я Вера, и на первых порах этим ограничилась. Морозов понял...
Панкратов стучал не лучше моего; мы длительно нехорошо понимали приятель друга и отходили от стены, разделявшей нас, огорченными, а когда напрактиковались, то подружились.
Когда Панкратова привезли, ему было не больше 20 лет, и то, что он таким молодым кончил свою бытие, возбуждало во мне сострадание и жалость. Я была старше его на двенадцать лет, и мне казалось, что человеку со свежими силами должно быть значительно труднее, чем мне. Это определило мое нежное, без малого материнское касательство к его личности и выразилось в тех двух-трех стихотворениях, которые я посвятила ему.
Как зачастую случается при заочном знакомстве, он представлялся мне круглолицым юношей с чуть-чуть пробивающимся пушком на румяных щеках, шатеном с серыми, добрыми глазами и мягким славянским носом. На деле же он был смуглым брюнетом с черными, как смоль, волосами, с черными пронзительными глазами и крупным прямым носом истинный цыган, как он сам отзывался о своей наружности.
В соответствии с эдакий внешностью Панкратов отличался пылким характером, был вспыльчив, несдержан, резок (но не со мной!) и отчаянно нетерпим. Жандармов он ненавидел всеми силами души и приписывал им гадкие поступки, которых, я уверена, они более того не делали. Довольно было и тех, о которых мы знали с достоверностью. Я зачастую успокаивала его болезненную мнительность и отклоняла вспышки, которые могли ввести его в беду. Зная его нрав, помня вооруженное сопротивление при аресте и буйство при бритье головы, смотритель Соколов, сколь я могла заприметить, опасался играть на нервах его и не применял к нему тех репрессивных мер, какие выпадали на долю строптивых. Поэтому его нахождение в крепости прошло для него в общем успешно.
В первых же беседах с Панкратовым посредством стену выяснилось, что он намерен капитально заняться самообразованием, в чем я, конечно, старалась прийти на выручку его. Действительно, продолжительное нахождение в крепости не пропало для него даром, и ко времени выхода он успел накопить приличный припас знаний, что позволило ему позднее в Сибири принимать участие в научных экспедициях и действовать геологические изыскания и более того открытия.
Как профессиональный сотрудник, ещё в детстве миновавший прекрасную практическую школу у московского оптика Левенсона, он оказался у нас в крепости мастером на все руки, делал разные.превосходные вещи и на ряду с Антоновым был лучшим столяром и токарем.
Ближе других он был с Антоновым, но в особенности дружил с Ашенбреннером, тот, что был старше его больше чем на 20 лет.
По амнистии 1896 года срок его 20-летней каторги был сокращен на одну треть, и вместо 1904 года он расстался с нами в 1898 году.".
Комитет по культуре наконец-то обрел нового председателя
С тех пор как Дмитрий Месхиев летом 2012 года неожиданно ушел в отставку, кресло председателя комитета по культуре пустовало полгода.
Губернатор Петербурга Георгий Полтавченко на все вопросы СМИ о том, определился ли он с кандидатурой председателя, отвечал: «Честно вам скажу: пока нет. Много кандидатур предлагалось и предлагается. Я на всех внимательно смотрю, но, вы знаете, вы правы, город у нас очень большой культуры, здесь очень много деятелей культуры. К сожалению, а может, к счастью, я увидел, что очень сложно найти такую фигуру, которая бы, мягко говоря, устраивала всех».
И вот в конце марта губернатор наконец определился. Но интрига сохранялась до последнего, Полтавченко не называл имени кандидата, но пообещал журналистам: «Он вам понравится!»
В начале апреля тайна была раскрыта: новым рулевым петербургской культуры стал Василий Панкратов, трудившийся несколько лет на посту заместителя председателя комитета по культуре, а затем три года проработавший директором ГМЗ «Гатчина» и отлично себя там зарекомендовавший. При нем в Гатчине успешно реставрировались дворец и парк, появилось множество интересных экскурсий и мероприятий, из которых публике особенно полюбилась «Ночь музыки». Прошлым летом праздник, посвященный Сергею Рахманинову, посетили 17 тысяч человек.
Сегодня Василий Юрьевич, интервью с которым в бытность его директором Гатчинского музея не раз публиковались в «Вечёрке», отвечает на вопросы нашего корреспондента Галины Артеменко уже в своем новом качестве.
Сейчас надо прежде всего наладить нормальную работу
— Василий Юрьевич, зная, как вы «жили Гатчиной» все эти три года, не могу не спросить: как же вас все-таки уговорили-то в Смольном на комитет?
— Понимаете, есть ощущение, что происходит что-то не так на нашем культурном поле. И мне кажется, что руководство города это видит. Ситуацию надо исправлять. Предложили мне — значит, мой опыт может пригодиться, надо помогать. И отношение ко мне в нашей среде хорошее, реально хорошее. Не только среди музейщиков, которые — мой цех, но и среди театральных, среди музыкантов. Значит, сможем решать проблемы вместе, сообща. Хотя эти доводы второстепенные. Главное, я побывал уже «на государевой службе» и за четыре с половиной года привык к тому, что если твой руководитель говорит «надо», то следует ответить «есть». Мне сказали: «Нужен!» — и я ответил: «Есть!». Вот и все.
— Есть ли у вас уже какие-то идеи о том, как дальше развиваться, что будет происходить «в культурном поле»?
— Я массу своих идей не успел реализовать в бытность замом председателя — какие-то планы было рано воплощать, что-то не дали воплотить. Возможно, к каким-то идеям тогдашним я вернусь уже в новом качестве. Но сейчас надо прежде всего наладить нормальную деловую работу, чтобы отношение к комитету у культурного сообщества было таким, каким мы когда-то задумывали, — как к месту, где людей встречают с пониманием и сочувствием и где можно рассчитывать на помощь.
Я в первый день своей работы здесь в новом качестве сотрудникам говорил: совершенно не считаю, что комитет стал хуже работать. Но что-то явно произошло, какой-то надлом, может быть, сыграло роль столь долгое отсутствие председателя. Еще полгода назад я не чувствовал такой тревоги в профессиональном нашем сообществе, такого брожения, какое ощущаю сейчас. Все же людям важно знать, кто их возглавляет и куда ведет. Поэтому я свою роль сейчас вижу не в том, чтобы предлагать и делать какие-то новые проекты, «улучшать культурное поле», а чтобы сначала восстановить разрушившиеся связи.
— Где больше всего ослабли нити?
— Например, не совсем внятной оказалась политика комитета в отношении театров. Я считаю, что для власти самыми главными аргументами для поддержки того или иного театра должны быть не его прошлая слава, не состав труппы, количество народных артистов, отношение умных театроведов или что-то еще, а вполне конкретные результаты — сколько пришло зрителей, сколько поставлено новых спектаклей. Вот сегодня это стало применяться. Но смогла ли власть достаточно ясно объяснить, что делается, зачем делается? Любой переход к новому — достаточно болезненный. А тут людям даже не объяснили толком чисто технические вещи — что и как меняется в организационных вопросах, в порядке финансирования. В результате все выглядит так, будто просто, ни с того ни с сего, изъяли у театров часть зарплатных денег — и живите как хотите. Естественно, поднялся шум.
Слияние четырех кинофестивалей воспринимаю как любопытный эксперимент
— Вернете ли петербургским кинофестивалям их привычный традиционный календарь или оставите всех в пространстве одного Кинофорума?
— Пока могу только сказать, что хорошо понимаю, почему их решили проводить одновременно. Это политика укрупнения, она может сработать, если речь идет о ежегодных событиях, в которых уже заметны следы кризиса. Еще думаю, у города было желание создать масштабное и конкурентоспособное кинособытие, что тоже неплохо. Словом, прошлогоднее слияние четырех фестивалей я лично воспринимаю как любопытный эксперимент. Кстати, и результаты, кажется, были не столь огорчительными. В этом году, насколько мне известно, фестиваль «Виват кино России!» возвращается в свое обычное время, открытие запланировано на 13 мая, а в осенний расклад мне еще надо вникнуть.
День города будем праздновать три дня
— У нас есть такие праздники и события, когда нужна серьезная финансовая поддержка, например, День города. То это у нас «ивент», то местечковый праздник с любительскими коллективами. Каким будет он на этот раз?
— День города — очень важное мероприятие, надо бороться за то, чтобы это событие было качественным, значимым, запоминающимся. Для любого петербуржца это должен быть особый день, мне всегда хотелось, чтобы все наши жители стремились провести его в Петербурге, а не на даче, на грядке. Сейчас до Дня города осталось мало времени, и особенно вмешиваться я не собираюсь. Знаю, что программа рассчитана на три дня. 27 мая — это понедельник, так что начнем праздновать еще в субботу. Там будет и фестиваль уличных театров, и фестиваль духовых оркестров, и впечатляющий хоровой проект, и акция «В театр — за 10 рублей». Я еще до конца не разобрался, буду вникать. Все-таки я три года жил Гатчиной.
Я не поклонник актуального искусства, но понимаю его социальную значимость
— Василий Юрьевич, еще три года назад невозможно было представить, что Петербург будут называть «столицей мракобесия», что у кого-то поднимется рука бросить в окна Музея Набокова бутылку, а на стене намалевать оскорбительные надписи, что станут пикетировать выставки современного искусства и угрожать его создателям. Вы что по этому поводу думаете?
— Ну, «столица мракобесия» — это, пожалуй, слишком. Интересно, кто автор этого хлесткого словечка? Думаю, человек, очень довольный собой. «Лолиту» я считаю самым слабым произведением Набокова, в которого был влюблен в течение, наверное, трех-четырех лет. Выставку «ICONS» я не видел по той простой причине, что «искания» ее авторов мне абсолютно неинтересны. Не думаю, что ее появление без скандала могло бы содействовать репутации Петербурга как «очага культуры». И вообще я не являюсь любителем актуального искусства, мои личные вкусы очень просты и традиционны: Пушкин, Толстой, Рахманинов, «березки». С другой стороны, я вхожу в попечительский совет Института Pro arte с самого его основания. Понимаю и значимость, и социальную функцию, и политическую важность современного искусства. Все знают это мое отношение. И если уж я оказался на месте председателя комитета по культуре, я буду и здесь придерживаться той же позиции.
Панкратов Василий Семенович, комиссар Временного правительства по тюремному содержанию царской семьи в Тобольске, масон, в возрасте 18 лет совершил убийство, за что осужден на 15 лет тюрьмы, позднее сослан, как комиссар Временного правительства проводил линию Керенского на притеснение царской семьи.
Панкратов Василий Семенович (ок. 1864-1925), рабочий; в начале 80-х годов входил в народовольческие рабочие кружки в Петербурге, Москве, Ростове и других городах. Активно вел пропаганду среди рабочих. С 1881 г. народоволец. Арестован в марте 1884 г.; приговорен к смертной казни, замененной двадцатил
етней каторгой
В.Н.Фигнер о Панкратове:
"Василий Семенович Панкратов принадлежал к рабочей среде и по профессии был токарь. В детстве он испытал горькую нужду: его отец рано умер и оставил многочисленную семью, в которой все дети были мал-мала меньше. «Бедность была так велика, что мы умерли б
ы с голоду, если бы не помощь соседей-крестьян», рассказывал мне Панкратов об этом периоде жизни.
В деревне, где отец его служил у помещика Корчевского уезда, Тверской губернии, Лосева, была школа, и в ней Василий Семенович получил первоначальное образование.
Как токарь, Панкратов работал в Петерб
урге и рано сделался революционером. Кто были те нелегальные партийные пропагандисты-народовольцы, с которыми он имел сношения, сказать невозможно, потому что все они скрывались под псевдонимами, и раскрыть их теперь уж некому. Скомпрометированный в 1881 году одним рабочим, который изменил товарищам
Панкратов, еще совсем юный, должен был перейти в нелегальные. В 1883 году, как член партии «Народная Воля», он состоял членом боевой дружины вместе с Мартыновым и нашим другим шлиссельбуржцем, рабочим Антоновым. Партия в то время была уже разгромлена и билась в бесплодных судорогах последних схват
ок. В боевых действиях Панкратову участвовать не пришлось, но горячий темперамент и боевое настроение, не угасавшее в отдельных личностях, вызвало при аресте его в Киеве вооруженное сопротивление, при котором он ранил жандарма.
За это он получил 20 лет каторжных работ и был отправлен в Шлиссельбург
вместе с Карауловым и Мартыновым. После приговора, в Киевской тюрьме всем троим хотели обрить полголовы, но это удалось исполнить только после отчаянного сопротивления осужденных, поддержанного буйным протестом всех товарищей по заключению.
нь, памятный для меня, потому что его посадили в камеру рядом со мной, и он оказался первым соседом, которого я получила со времени моего ареста. В Петропавловской крепости меня держали в полной изоляции, и, не имев никогда соседей, я поступила в Шлиссельбург, не умея стучать и не зная тюремной азбу
ки, изобретенной декабристом Бестужевым и с тех пор видоизмененной. Только в начале декабря, после долгих бесплодных попыток, мне удалось, наконец, распределить алфавит в 6 строк, по 5 букв в каждой, и я разобрала слова: «Я - Морозов. Кто вы?»-слова, которые по крайней мере в течение целого месяца в
ыстукивал мой старый друг Морозов из камеры, находившейся по соседству внизу. Я долго не могла сообразить ни того, откуда несутся эти звуки, ни того, в какое место и чем я должна стучать. К тому же я думала, что стучит шпион. Наконец, схватив деревянную ложку, я изо всей силы простучала в кран водоп
ровода: «Я -Вера», и на первых порах этим ограничилась. Морозов понял...
Панкратов стучал не лучше моего; мы долго плохо понимали друг друга и отходили от стены, разделявшей нас, огорченными, а когда напрактиковались, то подружились.
Когда Панкратова привезли, ему было не более 20 лет, и то, что о
н таким молодым кончил свою жизнь, возбуждало во мне сострадание и жалость. Я была старше его на двенадцать лет, и мне казалось, что человеку со свежими силами должно быть гораздо труднее, чем мне. Это определило мое нежное, почти материнское отношение к его личности и выразилось в тех двух-трех сти
хотворениях, которые я посвятила ему.
Как часто случается при заочном знакомстве, он представлялся мне круглолицым юношей с едва пробивающимся пушком на румяных щеках, шатеном с серыми, добрыми глазами и мягким славянским носом. На деле же он был смуглым брюнетом с черными, как смоль, волосами, с ч
ерными пронзительными глазами и крупным прямым носом - «настоящий цыган», как он сам отзывался о своей наружности.
В соответствии с такой внешностью Панкратов отличался пылким характером, был вспыльчив, несдержан, резок (но не со мной!) и крайне нетерпим. Жандармов он ненавидел всеми силами души и
приписывал им гадкие поступки, которых, я уверена, они даже не делали. Довольно было и тех, о которых мы знали с достоверностью. Я часто успокаивала его болезненную мнительность и отклоняла вспышки, которые могли ввести его в беду. Зная его нрав, помня вооруженное сопротивление при аресте и буйство
при бритье головы, смотритель Соколов, насколько я могла заметить, опасался раздражать его и не применял к нему тех репрессивных мер, какие выпадали на долю строптивых. Поэтому его пребывание в крепости прошло для него в общем благополучно.
В первых же беседах с Панкратовым через стену выяснилось,
что он намерен серьезно заняться самообразованием, в чем я, конечно, старалась поддержать его. Действительно, продолжительное пребывание в крепости не пропало для него даром, и ко времени выхода он успел накопить порядочный запас знаний, что позволило ему впоследствии в Сибири принимать участие в на
учных экспедициях и делать геологические изыскания и даже открытия.
Как профессиональный работник, еще в детстве прошедший прекрасную практическую школу у московского оптика Левенсона, он оказался у нас в крепости мастером на все руки, делал разные.превосходные вещи и на ряду с Антоновым был лучши
