«Живи и помни»
Завязка сюжета повести В.Г. Распутина «Живи и помни» напоминает детективную историю: у старика Гуськова из бани пропали лыжи, топор и габак-самосад. Однако само произведение написано совершенно в ином жанре: это глубокое философское размышление о нравственных основах бытия, о силе любовного чувства. Поскольку топор пропал из-под половицы, невестка Настена сразу же догадывается, что его взял кто-то из своих. Сложная гамма чувств овладевает ею. С одной стороны, она хочет видеть мужа, которого искренне любит. С другой - понимает, что, если тот скрывается от людей, значит, дезертировал с фронта, а такое преступление в военное время не прощается. Рядом ярких изобразительно-выразительных средств В.Г. Распутин показывает всю глубину переживаний Настены.
Сначала «она долго лежала в темноте с открытыми глазами, боясь пошевельнуться, чтобы не выдать кому-то свою страшную догадку», потом по-звериному внюхивалась в воздух в бане, пытаясь уловить знакомые запахи. Ее мучает «упрямая жуть в сердце». Портрет Настены (длинной, тощей, с несуразно торчащими руками, ногами и головой, с застывшей болью на лице) показывает, какие моральные и физические муки принесла женщине война. Лишь младшая сестра Катька заставляла Настену проявлять интерес к жизни, искать работу. Все тяготы Настена переносила стойко, научившись отмалчиваться. Самым большим несчастьем своим она считала бездетность. Ее муж Андрей тоже переживал по этому поводу и нередко поколачивал.
Дезертирство Андрея Распутин не пытается оправдать, но стремится объяснить с позиции героя: он долго воевал, заслужил отпуск, хотел увидеть жену, но положенный ему после ранения отпуск отменили. Предательство, которое совершает Андрей Гуськов, закрадывается в его душу постепенно. Сначала его преследовал страх смерти, которая представлялась ему неминуемой: «Не сегодня - так завтра, не завтра - так послезавтра, когда подвернется очередь». Гуськов пережил и ранение, и контузию, испытал танковые атаки и лыжные рейды. В.Г. Распутин подчеркивает, что среди разведчиков Андрей считался надежным товарищем. Почему же он встал на путь предательства? Сначала Андрей просто хочет повидаться с родными, с Настеной, побыть немного дома и вернуться. Однако, поехав на поезде в Иркутск, Гуськов понял, что зимой и за трое суток не обернешься. Андрей вспомнил показательный расстрел, когда при нем расстреляли мальчишку, который захотел за пятьдесят верст сбегать в свою деревню. Гуськов понимает, что за самоволку по головке не погладят.
Постепенно Андрей возненавидел себя. В Иркутске он на какое-то время поселился у немой женщины Тани, хотя совершенно не собирался этого делать. Через месяц Гуськов, наконец, оказался в родных местах. Однако герой не ощутил радости от вида деревни. В.Г. Распутин постоянно подчеркивает, что, совершив предательство, Гуськов вступил на звериный путь. Через некоторое время ему уже жизнь, которой он так дорожил на фронте, стала не мила. Совершив измену родине, Андрей не может уважать себя. Душевные муки, нервное напряжение, невозможность ни на минуту расслабиться превращают его в загнанного зверя.
Предательство Андрея роковым образом ложится на плечи Настены. Она долго не может осознать случившееся: явившийся тайком в родные края супруг ей кажется оборотнем: «Мало что понимая, она вдруг спохватилась: а муж ли? Не оборотень ли это с ней был? В темноте разве разберешь? А они, говорят, могут так прикинуться, что и среди бела дня не отличишь от настоящего». Из-за Андрея женщине приходится врать и изворачиваться. С трогательной наивностью Настена пытается противостоять жестокой действительности. Героине кажется, что ночная встреча с мужем-дезертиром ей только пригрезилась. С тонкой детализацией показывает В.Г. Распутин, как Настена стремится снять с себя наваждение, избавиться от него, как от ночного кошмара. Утраченная в годы советской власти официальная религиозность все еще жива в недрах сознания русского человека. Именно ее (как сильнейший родовой оберег) призывает на помощь несчастная Настена: «Не умея правильно класть крест, она как попало перекрестилась и зашептала подвернувшиеся на память, оставшиеся с детства слова давно забытой молитвы». Однако всю глубину горя и ужаса несчастной женщины, осознание ею той роковой черты, которую предательство Андрея провело между их семьей и всем остальным миром, воплощает последняя фраза третьей части повести, когда Настена замирает от предательской мысли: «А разве не лучше, если бы это и вправду был только оборотень?».
Настена начинает помогать мужу прятаться, подкармливает его. Она выменивает на вещи продукты. На плечи этой женщины легли все заботы (о младшей сестре, о пожилых свекрах). В то же время страшная тайна ставит каменную стену между Настеной и односельчанами: «Одна, совсем одна среди людей: ни с кем ни поговорить, ни поплакаться, все надо держать при себе».
Трагедия героини усиливается тем, что она забеременела. Узнав об этом, Андрей сначала радуется, а потом понимает, в какое сложное положение попала жена: ведь все подумают, что женщина нагуляла этого ребенка, пока муж воюет на фронте. В тяжелом разговоре на эту тему возникает важный в символическом плане образ Ангары. «У тебя была только одна сторона: люди. Там, по правую руку Ангары. А сейчас две: люди и я. Свести их нельзя: надо, чтоб Ангара пересохла», - говорит Андрей Настене.
В ходе разговора выясняется, что когда-то героям приснился один и тот же сон: Настена в девчоночьем виде приходит к Андрею, который лежит возле березок и зовет его, рассказывая, что замучилась с ребятишками.
Описание этого сна еще раз подчеркивает мучительную неразрешимость ситуации, в которую попала Настена.
Рассказывая о судьбе героини, В.Г. Распутин попутно излагает свои взгляды на жизнь, на счастье. Они порой выражены им в афористичных фразах: «Жизнь - не одежка, ее по десять раз не примеряют. Что есть - все твое, и открещиваться ни от чего, пускай и самого плохого, не годится». Парадоксально, но, оставшись вдвоем со своей общей радостью и бедой, герои, наконец, обрели ту душевную близость, то взаимопонимание, которого не было, когда они благополучно жили своей семьей до войны.
Узнав о беременности Настены, односельчане осуждают ее. Лишь отец Андрея Михеич сердцем понимает горькую правду, о которой так упрямо молчит. Устав от стыда и вечного страха, она бросается с лодки в воды реки Ангары. Сюжет-повести В.Г. Распутина «Живи и помни» показывает, что в тяжелые для родины минуты каждый человек должен мужественно разделить ее судьбу, а тех, кто проявил трусость и малодушие, ждет возмездие. У них нет будущего, нет права на счастье и продолжение рода.
Помимо основной сюжетной линии в повести имеются интересные авторские размышления о судьбе деревни. Во время войны деревня мелеет. Черствеют от горя и души людей. Боль за судьбу русской деревни - сквозная тема творчества В.Г. Распутина.
Кадр из фильма «Живи и помни» (2008)
Случилось так, что в последний военный год в далёкое село на Ангаре тайком с войны возвращается местный житель Андрей Гуськов. Дезертир не думает, что в отчем доме его встретят с распростёртыми объятиями, но в понимание жены верит и не обманывается. Его супруга Настена хотя и боится себе в этом признаться, но чутьём понимает, что муж вернулся, есть тому несколько примет. Любит ли она его? Вышла замуж Настена не по любви, четыре года её замужества не были такими уж счастливыми, но она очень предана своему мужику, поскольку, рано оставшись без родителей, она впервые в жизни обрела в его доме защиту и надёжность. «Сговорились они быстро: Настену подстегнуло и то, что надоело ей жить у тётки в работницах гнуть спину на чужую семью...»
Настена кинулась в замужество как в воду - без лишних раздумий: все равно придётся выходить, без этого мало кто обходится - чего же тянуть? И что ждёт её в новой семье и чужой деревне, представляла плохо. А получилось так, что из работниц она попала в работницы, только двор другой, хозяйство покрупней да спрос построже. «Может, отношение к ней в новой семье было бы получше, если бы она родила ребёнка, но детей нет».
Бездетность и заставляла Настену терпеть все. С детства слышала она, что полая без ребятишек баба - уже и не баба, а только полбабы. Так к началу войны ничего из усилий Настены и Андрея не выходит. Виноватой Настена считает себя. «Лишь однажды, когда Андрей, попрекая её, сказал что-то уж совсем невыносимое, она с обиды ответила, что неизвестно ещё, кто из них причина - она или он, других мужиков она не пробовала. Он избил её до полусмерти». А когда Андрея забирают на войну, Настена даже немножко рада, что она остаётся одна без ребятишек, не так, как в других семьях. Письма с фронта от Андрея приходят регулярно, потом из госпиталя, куда он попадает по ранению тоже, может, и в отпуск скоро приедет; и вдруг долго вестей нет, только однажды заходят в избу председатель сельсовета и милиционер и просят показать переписку. «Больше ничего он о себе не сообщал?» - «Нет... А че такое с им? Где он?» - «Вот и мы хотим выяснить, где он».
Когда в семейной бане Гуськовых исчезает топор, одна лишь Настена думает, а не вернулся ли муж: «Кому чужому придёт в голову заглядывать под половицу?» И на всякий случай она оставляет в бане хлеб, а однажды даже топит баню и встречает в ней того, кого ожидает увидеть. Возвращение супруга становится её тайной и воспринимается ею как крест. «Верила Настена, что в судьбе Андрея с тех пор, как он ушёл из дома, каким-то краем есть и её участие, верила и боялась, что жила она, наверно, для одной себя, вот и дождалась: на, Настена, бери, да никому не показывай».
С готовностью она приходит мужу на помощь, готова лгать и красть для него, готова принять на себя вину за преступление, в котором не виновата. В замужестве приходится принимать и плохое, и хорошее: «Мы с тобой сходились на совместную жизнь. Когда все хорошо, легко быть вместе, когда плохо - вот для чего люди сходятся».
В душе Настены поселяется задор и кураж - до конца выполнить свой женский долг, она самоотверженно помогает мужу, особенно когда понимает, что носит под сердцем его ребёнка. Встречи с мужем в зимовье за рекой, долгие скорбные разговоры о безвыходности их положения, тяжёлая работа дома, поселившаяся неискренность в отношениях с сельчанами - Настена на все готова, понимая неотвратимость своей судьбы. И хотя любовь к мужу для неё больше долг, она тянет свою жизненную лямку с недюжинной мужской силой.
Андрей не убийца, не предатель, а всего-навсего дезертир, сбежавший из госпиталя, откуда его, толком не подлечив, собирались отправить на фронт. Настроившись на отпуск после четырёхлетнего отсутствия дома, он не может отказаться от мысли о возвращении. Как человек деревенский, не городской и не военный, он уже в госпитале оказывается в ситуации, из которой одно спасение - побег. Так у него все сложилось, могло сложиться иначе, будь он потвёрже на ногах, но реальность такова, что в миру, в селе его, в стране его ему прощения не будет. Осознав это, он хочет тянуть до последнего, не думая о родителях, жене и тем более о будущем ребёнке. Глубоко личное, что связывает Настену с Андреем, вступает в противоречие с их жизненным укладом. Настена не может поднять глаза на тех женщин, что получают похоронки, не может радоваться, как радовалась бы прежде при возвращении с войны соседских мужиков. На деревенском празднике по поводу победы она вспоминает об Андрее с неожиданной злостью: «Из-за него, из-за него не имеет она права, как все, порадоваться победе». Беглый муж поставил перед Настеной трудный и неразрешимый вопрос: с кем ей быть? Она осуждает Андрея, особенно сейчас, когда кончается война и когда кажется, что и он бы остался жив и невредим, как все, кто выжил, но, осуждая его временами до злости, до ненависти и отчаяния, она в отчаянии же и отступает: да ведь она жена ему. А раз так, надо или полностью отказаться от него, петухом вскочив на забор: я не я и вина не моя, или идти вместе с ним до конца. Хоть на плаху. Недаром сказано: кому на ком жениться, тот в того и родится.
Заметив беременность Настены, бывшие её подруги начинают над ней посмеиваться, а свекровь и вовсе выгоняет из дома. «Непросто было без конца выдерживать на себе хваткие и судные взгляды людей - любопытные, подозрительные, злые». Вынужденная скрывать свои чувства, сдерживать их, Настена все больше выматывается, бесстрашие её превращается в риск, в чувства, растрачиваемые понапрасну. Они-то и подталкивают её к самоубийству, влекут в воды Ангары, мерцающей, как из жуткой и красивой сказки реки: «Устала она. Знал бы кто, как она устала и как хочется отдохнуть».
Пересказала
Распутин Валентин
Живи и помни
Распутин Валентин
Живи и помни
Зима на сорок пятый, последний военный год в этих краях простояла сиротской, но крещенские морозы свое взяли, отстучали, как им полагается, за сорок. Прокалившись за неделю, отстал с деревьев куржак, и лес совсем помертвел, снег по земле заскрип и покрошился, в жестком и ломком воздухе по утрам было трудно продохнуть. Потом снова отпустило, после этого отпустило еще раз, и на открытых местах рано затвердел наст.
В морозы в бане Гуськовых, стоящей на нижнем огороде у Ангары, поближе к воде, случилась пропажа: исчез хороший, старой работы, плотницкий топор Михеича. Сроду, когда надо было что-то убрать от чужих глаз, толкали под непришитую половицу сбоку от каменки, и старик Гуськов, крошивший накануне табак, хорошо помнил, что он сунул топор туда же. На другой день хватился нет топора. Обыскал все - нет, поминай как звали. Зато, облазив вдоль и поперек баню, обнаружил Михеич, что топор - не единственная его потеря: кто-то, хозяйничавший здесь, прихватил заодно с полки добрую половину листового табаку-самосаду и позарился в предбаннике на старые охотничьи лыжи. Тогда-то и понял старик Гуськов, что вор был дальний и топора ему больше не видать, потому что свои, деревенские, лыжи не взяли бы.
Настена узнала о пропаже вечером, после работы. Михеич за день не успокоился: где теперь, в войну, возьмешь такой топор? Никакого не возьмешь, а этот был словно игрушечка - легкий, бриткий, как раз под руку. Настена слушала, как разоряется свекор, и устало думала: чего уж так убиваться по какой-то железяке, если давно все идет вверх тормашками. И лишь в постели, когда перед забытьем легонько занывает в покое тело, вдруг екнуло у Настены сердце: кому чужому придет в голову заглядывать под половицу? Она чуть не задохнулась от этой нечаянно
подвернувшейся мысли, сон сразу пропал, и Настена долго лежала в темноте с открытыми глазами, боясь пошевельнуться, чтобы не выдать кому-то свою страшную догадку, то отгоняя ее от себя, то снова подбирая ближе ее тонкие, обрывающиеся концы.
В эту ночь Настена не выспалась, а утром чуть свет решила сама заглянуть в баню. Она не пошла по телятнику, где в снегу была вытоптана дорожка, а по общему заулку спустилась к Ангаре и повернула вправо, откуда над высоким яром виднелась за городьбой крыша бани. Постояв внизу, Настена осторожно поднялась по обледенелым ступенькам вверх, перелезла, чтобы не скрипнуть калиткой, через заплот, потопталась возле бани, боясь войти сразу, и лишь тогда тихонько потянула на себя низенькую дверку. Но дверка пристыла, и Настене пришлось дергать ее изо всех сил. Нет, значит, никого тут нет, да и не может быть. В бане было темно, маленькое окошечко, выходящее на Ангару, на запад, только-только начинало заниматься блеклым полумертвым светом. Настена села на лавку у окошечка и чутко, по-звериному стала внюхиваться в банный воздух, пытаясь найти новые и непривычные, знакомые когда-то давно запахи, но ничего, кроме резкого и горьковатого духа подмерзшей прели, отыскать не смогла. "Выдумала, дура, чего-то", - упрекнула она себя и поднялась, не понимая толком, зачем она сюда приходила и что тут хотела найти.
Днем Настена возила с гумна солому на колхозный двор и всякий раз, спускаясь с горы, как завороженная посматривала на баню. Одергивала себя, злилась, но пялилась на темное и угловатое пятно бани снова и снова. Солому приходилось выколупывать из-под снега железными вилами, набрасывая на сани по жвачке, и за три ездки терпеливая к любой работе Настена умаялась так, что хоть веди под руки. Сказалась, видно, к тому же бессонная ночь. Вечером, едва поев, Настена упала в постель как убитая. То ли ей что ночью приснилось, да она заспала и забыла, то ли на свежую голову пало само, но только, проснувшись, она уже точно знала, что делать дальше. Выбрала в амбаре самую большую ковригу хлеба, завернула ее в чистую холстину и тайком отнесла в баню, оставив хлеб на лавке в переднем углу. Посидела еще, подумала, размышляя, в своем она уме или нет, и ушла, притворив за собой дверку с тайным, заклинающим вздохом.
Два утра после этого проверяла Настена - ковригу никто не тронул. Тогда она обменяла ее на другую, свежей выпечки, и положила туда же, на видное место. Она уже ни на что не надеялась, но какая-то неспокойная, упрямая жуть в сердце заставляла ее искать продолжения истории с топором. Не мог чужой догадаться, что под плахой тайник, - вот она, плаха, намертво лежит рядом с другими, не шевельнется, не дрогнет, хоть пляши на ней. Или кто подглядел? Хлеб, хлеб должен указать, кто это был, против хлеба устоять трудно.
Еще через два дня коврига исчезла! Не найдя ее на месте, Настена испугалась. Бессильно, со стоном опустилась она на лавку и покачала головой: нет, не может быть. Не может этого быть! Наверно, зашел свекор или свекровь, увидели тут ковригу и прибрали домой. Вот и все объяснение. Настена кинулась на колени - на полу валялись хлебные крошки. Нет, не свекор и не свекровь, кто-то другой. В каменке, в холодной золе, Настена разворошила окурок.
С этого часа она словно бы выглядывала из себя: что же будет дальше? Справляла домашнюю работу, ходила на работу колхозную, оставаясь на людях такой же, какой была всегда, а сама все время озиралась, пугаясь каждого стороннего звука. Но ждать, когда не знаешь как следует, чего ждешь, было больше невмоготу, и на субботу Настена затеяла баню. Семеновна отговаривала, ссылаясь на морозы, но Настена настояла на своем: она сама натаскает воды, сама протопит, им останется только помыться.
Она могла бы спроворить баню быстро, дело нехитрое, но нарочно не стала торопиться. Наколола пополам с сосновыми негарких березовых дров, позже обычного растопила каменку. День был холодный - морозы только еще начинали сдавать, - но спокойный и ясный. Поднимаясь от Ангары с водой, Настена невольно всякий раз посматривала на дым из трубы: его черный от березы, прямой столб уходил без ветра высоко и был виден издалека. Она нагрела полный, сверх надобности, чан воды, помыла пол и полок, прикрыла трубу и уже в сумерках пошла звать стариков, не забыв сказать им, чтобы они прихватили с собой керосину для лампы.
Она была как во сне, двигаясь почти ощупью и не чувствуя ни напряжения, ни усталости за день, но делала все точно так, как и задумала. Дождалась стариков, собрала белье и на вопрос Семеновны, с кем пойдет мыться, соврала, что пойдет с Надькой. Обычно Настена звала с собой в баню кого-нибудь из соседок; смотреть на свое голое закисающее тело было больно и горько, на глаза наворачивались слезы. Но сегодня ей предстояло обойтись без подружки. В темноте, когда ночь еще не выстоялась и не посветлела, Настена добралась до бани, занавесила изнутри тряпкой окошечко и разделась, решив похлюпаться наскоро, потому что ее загаданный час, по всей видимости, должен был наступить позже.
Помывшись, Настена вернулась домой, прибрала при лампе перед зеркалом волосы и сказала старикам, что пойдет посидеть
к Надьке, с которой будто бы ходила в баню. К Надьке Настена и правда заскочила, но ненадолго и без всякого дела, лишь бы показаться на глаза. Она торопилась обратно в баню. Тихонько, по-воровски, подкралась к двери, опасаясь, что опоздала, и прислушалась, нет ли кого внутри, потом осторожно вошла. Баня еще не выстыла, и, чтобы не взопреть, Настена пристроилась на порожке. Если кто и появится, она успеет подняться и посторониться, а пока оставалось только ждать.
Из деревни доносились последние слабые голоса, лай собак, затем все стихло. На Ангаре изредка с тугим бегущим звоном покалывало лед, да вздыхала, остывая, баня. Настена сидела в полной темноте, едва различая окошко, и чувствовала себя в оцепенении маленькой несчастной зверюшкой. Что бы человеку здесь среди ночи делать? Она попыталась о чем-нибудь думать, что-нибудь вспомнить и не смогла: то, что просто было среди людей, здесь оказалось невозможным.
Позже, когда от двери стало сильно поддувать, она перешла на лавку.
Видно, она все-таки задремала, потому что не слышала шагов. Дверь вдруг открылась, и что-то, задевая ее, шебурша, полезло в баню. Настена вскочила.
Господи! Кто это, кто? - крикнула она, обмирая от страха. Большая черная фигура на мгновение застыла у двери, потом кинулась к Настене.
Молчи, Настена. Это я. Молчи.
В деревне взнялись и затихли собаки.
Сочинение
Война… Само слово говорит о беде и горе, о несчастье и слезах. Сколько людей погибло во время этой, страшной Великой Отечественной войны!.. Но, погибая, они знали, что сражаются за свою землю, за своих родных и близких. Смерть - это страшно, но гораздо страшнее духовная гибель человека. Именно об этом рассказывает повесть В. Распутина «Живи и помни».
Автор раскрывает душу дезертира Андрея Гуськова. Этот человек был на войне, не раз был ранен и контужен. Но, выписавшись из госпиталя, Андрей отправился не в свою часть, а воровски пробрался в родное село, став дезертиром.
В повести нет детективного сюжета, немного героев, но все это только усиливает нарастающий психологизм. В. Распутин специально в образе Андрея изображает обыкновенного человека со средними умственными и.духовными способностями. Он не был трусом, на фронте добросовестно выполнял все солдатские обязанности.
«Он боялся ехать на фронт, - говорит автор. - Всего себя, до последней капли и до последней мысли, он приготовил для встречи с родными - с отцом, матерью, Настеной - этим и жил, этим выздоравливал и дышал, только это одно и знал… Как же обратно, снова под пули, под смерть, когда рядом, в своей же стороне, в Сибири? Разве это правильно, справедливо? Ему бы только один-единственный денек побывать дома, унять душу - тогда он опять готов на что угодно». Да, именно так хотел сделать Андрей. Но что-то сломалось в нем, что-то изменилось. Дорога оказалась долгой, он привык к мысли о невозможности возвращения.
В конце концов он сжигает все мосты и становится дезертиром, а значит - преступником. Когда Андрей оказался близ родного дома, он осознал всю низость своего поступка, понял, что совершилось что-то страшное и теперь ему всю жизнь предстоит прятаться от людей. Именно в таком ключе наиболее часто истолковывается образ главного героя. Но стоит учитывать, что Андрей еще слишком молод, чтобы сделаться героическим человеком. Он и не собирался дезертировать, но тоска по родным, семье, родной деревне оказалась сильнее всего, и тот самый день, который ему не дали для отпуска, становится роковым.
Эта повесть не только о том, как солдат становится дезертиром. Она еще и о жестокости, разрушающей силе войны, убивающей в человеке чувства, желания. Если это происходит, человек может совершенно свободно стать героем. Если нет, то тоска, как правило, будет сильней. Поэтому Андрей Гуськов не просто предатель, он - личность, обреченная на гибель с самого начала. Он слаб, но можно ли его винить в слабости?
Трагедия повести усиливается за счет того, что погибает в ней не только Андрей. Вслед за собой он уводит и свою молодую жену, и еще не родившегося ребенка. Настена - женщина, способная пожертвовать всем, лишь бы любимый человек остался жив. Но мужа своего, несмотря на любовь к нему, она все же считает вино- ватым. Боль ее усиливает возможное осуждение односельчан.
Как и ее муж, Настена - жертва всесокрушающей войны. Но если Андрея можно винить, то Настена - жертва безвинная. Она готова принять на себя удар, подозрения близких, осуждение соседей, даже наказание - все это вызывает у читателя бесспорное сочувствие. «Война задержала Настенино счастье, но Настена и в войну верила, что оно будет. Вот настанет мир, вернется Андрей, и все, что за эти годы остановилось, снова тронется с места. Иначе Настена и не представляла свою жизнь. Но Андрей пришел раньше времени, прежде победы, и все перепутал, перемешал, сбил со своего порядка - об этом Настена не могла не догадываться. Теперь приходилось думать не о счастье - о другом. А оно, напугавшись, отодвинулось куда-то, затмилось, заслонилось - ни пути ему, казалось, оттуда, ни надежды». Разрушено представление о жизни, а с ними и сама жизнь. Потеряв опору в этом водовороте, Настена выбирает водоворот другой: река забирает женщину к себе, освобождая ее от какого-либо иного выбора.
Валентин Распутин, гуманист по сути, в повести «Живи и помни» рисует антигуманную природу войны, которая убивает даже на огромном расстоянии.
Главный герой книги - Андрей Гуськов, «расторопный и бравый парень, рано женившийся на Настене и проживший с ней до войны нехорошо-неплохо четыре года». Но вот в мирную жизнь русских людей бесцеремонно вторгается Великая Отечественная война. Вместе со всей мужской частью населения ушел на войну и Андрей. Ничто не предвещало такого странного и непонятного расклада, и вот, как неожиданный удар для Настены, известие о том, что ее муж Андрей Гуськов - предатель. Не каждому человеку дано пережить такое горе и позор. Это происшествие круто переворачивает и меняет жизнь Насти Гуськовой. «…Где ты был, человек, какими игрушками ты играл, когда тебе назначили судьбу? Зачем ты с ней согласился? Зачем, не задумавшись, отсек себе крылья, как раз когда они больше всего нужны, когда надо не ползком, а лётом убегать от беды?» Теперь она находится под властью своих чувств и любви. Затерянная в глубине деревенской жизни, женская драма извлечена и показана как живая картина, которая все чаще встречается на фоне войны.
Автор утверждает, что Настена - жертва войны и ее законов. Она не могла действовать по-иному, не подчиняясь своим чувствам и воле судьбы. Настя любит и жалеет Андрея, но когда стыд за людской суд над собой и над своим будущим ребенком побеждает силу любви к мужу и жизни, она шагнула за борт лодки посреди Ангары, погибнув между двух берегов - берегом мужа и берегом всех русских людей. Распутин дает читателям право судить о поступках Андрея и Настены, выявить для себя все хорошее и осознать все плохое.
Сам же автор - добрый писатель, склонный скорее прощать человека, чем осуждать, тем более осуждать беспощад но. Он старается предоставить своим героям возможность для исправления. Но есть такие явления и события, непереносимые для окружающих героев людей, на осмысление которых нет у автора душевных сил, а есть только одно неприятие. Валентин Распутин с неиссякаемой для русского писателя сердечной чистотой показывает жителя нашей деревни в самых неожиданных ситуациях.
Благородство Настены сопоставляется автором с одичавшим умом Гуськова. На примере того, как Андрей набрасывается на теленка и задирает его, видно, что он потерял человеческий образ, полностью отошел от людей. Настя же пытается образумить и показать ошибку своего мужа, но делает это любя, не настаивает. Автор вводит в свою повесть много размышлений о жизни. Особенно хорошо мы это видим при встрече Андрея и Насти. Герои томятся своими размышлениями не от тоски или безделья, а желая понять назначение человеческой жизни.
Велики и многогранны образы, описываемые Распутиным. Здесь и типичный для деревенской жизни собирательный образ деда Михеича и жены его, консервативно строгой Семеновны. И образ солдата Максима Воложина, мужественного и героического, не жалевшего сил, сражавшегося за Отчизну. Многоликий и противоречивый образ истинно русской женщины - Надьки, оставшейся одной с тремя ребятишками. Она-то и подтверждает слова Н. А. Некрасова: «..долюшка русская, долюшка женская». И жизнь во время войны, и ее счастливый конец отразились на судьбе деревушки Атамановки.
Валентин Распутин всем, что написал, убеждает нас, что в человеке есть свет и погасить его трудно, какие бы ни случались обстоятельства. В героях В.Г. Распутина и в нем самом есть некое поэтическое чувство, противопоставляемое устоявшемуся восприятию жизни. Следуйте словам Валентина Григорьевича Распутина: «Век живи - век люби».
Другие сочинения по этому произведению
Мастерство изображения народной жизни в одном из произведений русской литературы XX века. (В.Г.Распутин. «Живи и помни».) Повесть В. Распутина "Живи и помни" Почему "Живи и помни"? Проблемы нравственности в современной литературеЗима на сорок пятый, последний военный год в этих краях простояла сиротской, но крещенские морозы свое взяли, отстучали, как им полагается, за сорок. Прокалившись за неделю, отстал с деревьев куржак, и лес совсем помертвел, снег по земле заскрип и покрошился, в жестком и ломком воздухе по утрам было трудно продохнуть. Потом снова отпустило, после этого отпустило еще раз, и на открытых местах рано затвердел наст.
В морозы в бане Гуськовых, стоящей на нижнем огороде у Ангары, поближе к воде, случилась пропажа: исчез хороший, старой работы, плотницкий топор Михеича. Сроду, когда надо было что-то убрать от чужих глаз, толкали под непришитую половицу сбоку от каменки, и старик Гуськов, крошивший накануне табак, хорошо помнил, что он сунул топор туда же. На другой день хватился – нет топора. Обыскал все – нет, поминай как звали. Зато, облазив вдоль и поперек баню, обнаружил Михеич, что топор – не единственная его потеря: кто-то, хозяйничавший здесь, прихватил заодно с полки добрую половину листового табаку-самосаду и позарился в предбаннике на старые охотничьи лыжи. Тогда-то и понял старик Гуськов, что вор был дальний и топора ему больше не видать, потому что свои, деревенские, лыжи не взяли бы.
Настена узнала о пропаже вечером, после работы. Михеич за день не успокоился: где теперь, в войну, возьмешь такой топор? Никакого не возьмешь, а этот был словно игрушечка – легкий, бриткий, как раз под руку. Настена слушала, как разоряется свекор, и устало думала: чего уж так убиваться по какой-то железяке, если давно все идет вверх тормашками. И лишь в постели, когда перед забытьем легонько занывает в покое тело, вдруг екнуло у Настены сердце: кому чужому придет в голову заглядывать под половицу? Она чуть не задохнулась от этой нечаянно подвернувшейся мысли, сон сразу пропал, и Настена долго лежала в темноте с открытыми глазами, боясь шевельнуться, чтобы не выдать кому-то свою страшную догадку, то отгоняя ее от себя, то снова подбирая ближе ее тонкие, обрывающиеся концы.
В эту ночь Настена не выспалась, а утром чуть свет решила сама заглянуть в баню. Она не пошла по телятнику, где в снегу была вытоптана дорожка, а по общему заулку спустилась к Ангаре и повернула вправо, откуда над высоким яром виднелась за городьбой крыша бани. Постояв внизу, Настена осторожно поднялась по обледенелым ступенькам вверх, перелезла, чтобы не скрипнуть калиткой, через заплот, потопталась возле бани, боясь войти сразу, и лишь тогда тихонько потянула на себя низенькую дверку. Но дверка пристыла, и Настене пришлось дергать ее изо всех сил. Нет, значит, никого тут нет, да и не может быть. В бане было темно, маленькое окошечко, выходящее на Ангару, на запад, только-только начинало заниматься блеклым, полумертвым светом. Настена села на лавку у окошечка и чутко, по-звериному стала внюхиваться в банный воздух, пытаясь найти новые и непривычные, знакомые когда-то давно запахи, но ничего, кроме резкого и горьковатого духа подмерзшей прели, отыскать не смогла. «Выдумала, дура, чего-то», – упрекнула она себя и поднялась, не понимая толком, зачем она сюда приходила и что тут хотела найти.
Днем Настена возила с гумна солому на колхозный двор и всякий раз, спускаясь с горы, как завороженная, посматривала на баню. Одергивала себя, злилась, но пялилась на темное и угловатое пятно бани снова и снова. Солому приходилось выколупывать из-под снега железными вилами, набрасывая на сани по жвачке, и за три ездки терпеливая к любой работе Настена умаялась так, что хоть веди под руки. Сказалась, видно, к тому же бессонная ночь. Вечером, едва поев, Настена упала в постель как убитая. То ли ей что ночью приснилось, да она заспала и забыла, то ли на свежую голову пало само, но только, проснувшись, она уже точно знала, что делать дальше. Выбрала в амбаре самую большую ковригу хлеба, завернула ее в чистую холстину и тайком отнесла в баню, оставив хлеб на лавке в переднем углу. Посидела еще, подумала, размышляя, в своем она уме или нет, и ушла, притворив за собой дверку с тайным, заклинающим вздохом.
Два утра после этого проверяла Настена – ковригу никто не тронул. Тогда она обменяла ее на другую, свежей выпечки, и положила туда же, на видное место. Она уже ни на что не надеялась, но какая-то неспокойная, упрямая жуть в сердце заставляла ее искать продолжения истории с топором. Не мог чужой догадаться, что под плахой тайник, – вот она, плаха, намертво лежит рядом с другими, не шевельнется, не дрогнет, хоть пляши на ней. Или кто подглядел? Хлеб, хлеб должен указать, кто это был, против хлеба устоять трудно.
Еще через два дня коврига исчезла. Не найдя ее на месте, Настена испугалась. Бессильно, со стоном опустилась она на лавку и покачала головой: нет, не может быть. Не может этого быть! Наверно, зашли свекор или свекровь, увидели тут ковригу и прибрали домой. Вот и все объяснение. Настена кинулась на колени – на полу валялись хлебные крошки. Нет, не свекор и не свекровь, кто-то другой. В каменке, в холодной золе, Настена разворошила окурок.
С этого часа она словно бы выглядывала из себя: что же будет дальше? Справляла домашнюю работу, ходила на работу колхозную, оставаясь на людях такой же, какой была всегда, а сама все время озиралась, пугаясь каждого стороннего звука. Но ждать, когда не знаешь как следует, чего ждешь, было больше невмоготу, и на субботу Настена затеяла баню. Семеновна отговаривала, ссылаясь на морозы, но Настена настояла на своем: она сама натаскает воды, сама протопит, им останется только помыться.
Она могла бы спроворить баню быстро, дело нехитрое, но нарочно не стала торопиться. Наколола пополам с сосновыми негарких березовых дров, позже обычного растопила каменку. День был холодный – морозы только еще начинали сдавать, – но спокойный и ясный. Поднимаясь от Ангары с водой, Настена невольно всякий раз посматривала на дым из трубы: его черный от березы, прямой столб уходил без ветра высоко и был виден издалека. Она нагрела полный, сверх надобности, чан воды, помыла пол и полок, прикрыла трубу и уже в сумерках пошла звать стариков, не забыв сказать им, чтобы они прихватили с собой керосину для лампы.
Она была как во сне, двигаясь почти ощупью и не чувствуя ни напряжения, ни усталости за день, но делала все точно так, как и задумала. Дождалась стариков, собрала белье и на вопрос Семеновны, с кем пойдет мыться, соврала, что пойдет с Надькой. Обычно Настена звала с собой в баню кого-нибудь из соседок; смотреть на свое голое закисающее тело было больно и горько, на глаза наворачивались слезы. Но сегодня ей предстояло обойтись без подружки. В темноте, когда ночь еще не выстоялась и не посветлела, Настена добралась до бани, занавесила изнутри тряпкой окошечко и разделась, решив похлюпаться наскоро, потому что ее загаданный час, по всей видимости, должен был наступить позже.
Помывшись, Настена вернулась домой, прибрала при лампе перед зеркалом волосы и сказала старикам, что пойдет посидеть к Надьке, с которой будто бы ходила в баню. К Надьке Настена и правда заскочила, но ненадолго и без всякого дела, лишь бы показаться на глаза. Она торопилась обратно в баню. Тихонько, по-воровски, подкралась к двери, опасаясь, что опоздала, и прислушалась, нет ли кого внутри, потом осторожно вошла. Баня еще не выстыла, и, чтобы не взопреть, Настена пристроилась на порожке. Если кто и появится, она успеет подняться и посторониться, а пока оставалось только ждать.
Из деревни доносились последние слабые голоса, лай собак, затем все стихло. На Ангаре изредка с тугим бегущим звоном покалывало лед, да вздыхала, остывая, баня. Настена сидела в полной темноте, едва различая окошко, и чувствовала себя в оцепенении маленькой несчастной зверюшкой. Что бы человеку здесь среди ночи делать? Она попыталась о чем-нибудь думать, что-нибудь вспомнить и не смогла: то, что просто было среди людей, здесь оказалось невозможным.
